Василий Макеев - Собор берёзовый

Когда умрёт пурга и снег вразброс уляжется,
У худенькой реки и заспанных прудов
Согбенные талы под свежей снежной
тяжестью
Кряхтят, как старики под тяжестью годов.

Талы в свой добрый час
гвардейски распрямятся,
И распушит камыш седые кивера.
А где уж мне теперь за юностью гоняться? —
О прожитом своём подумывать пора.

Талы, камыш, трава соседствуют, как дети,
Я в силах их убить, навек искореня.
Меня же, может быть, лишь родич по планете
Отважится убить. Забавная родня!

И света нет того, и вряд ли есть похожий,
Вслепую ищем мы добро и благодать.
Пускай хоть каждый день
мороз дерёт по коже,
А больше жизни нам и нечего желать.

Я снег тугой топчу, он под ногой играет,
Я прорубь колочу на тулове реки.
И снова тишина. Природа замирает…
И мудрые кряхтят под снегом тальники.

Не бранил житья,
Не ломал копья.
И в итоге сих полумер
Голова моя
И страна моя
Поусохли вдруг на размер!

Я детей хвалил,
А людей квелил,
Красоту узнавал в лицо.
И душой в тернах
Широко шалил
В стороне от былых лесов.

И не зряч, не слеп,
Сыплю соль на хлеб
И сулю судьбе неуют.
Коль теряет крепь
Гулевая степь
И сверчки зарю не куют!

Те же власть и время всё охотней
Сторожат деревню взаперти.
Может, жизнь прожить куда вольготней,
Чем наотмашь поле перейти?
Города горят, леса линяют,
Застит очи гаревая мга.
Лишь поля обличья не меняют:
Те же злаки, травы и снега.
Да ещё б взаправдашнюю волю,
Да к тому ж стыдливую межу…
Я бреду лунатиком по полю…
Не стараюсь…
Не перехожу…

На дождик не сыскать управу,
Висит, как будто на ремне.
Такая пасмурность по нраву
В несолнечной моей стране.

У нас в душе метель таится,
Мы гордо носим сапоги,
Поэтому на наших лицах
Обычно не видать ни зги.

На первый взгляд, властям послушны,
Но свары можем затевать.
И повсеместно, и подушно
Мы любим пить и гостевать.

Не от достатка иль излишка
Мы широко поразбрелись,
А потому, как баял Гришка [1] Григорий Мелехов, герой романа М. Шолохова «Тихий Дон». ,
У нас земли – хоть заглонись!

В пору детства, праздничную пору,
На казачий сад и огород
Даже для нарочного призору
Не было калиток и ворот.

И, скорей, от всяческого сглаза,
И как знак послушности судьбе,
Называлась просто перелазом
Выемка в таловой городьбе.

Пацаны нуждаются в прибытке —
Животы заправить про запас, —
Брали с первой радостной попытки
Мы любой соседский перелаз.

И во всю ивановскую дули,
Обначалив липкие усы,
С зеленцою яблоки и дули
И арбуза розовую сыть…

Я по жизни много не проказил,
Но случалось – тоже без ворот
По привычке резво перелазил
На чужой зовущий огород.

И в забавном чувственном припадке,
Не боясь озябнуть и простыть,
Пил и пил послушно без оглядки
Женской страсти розовую сыть.

Клят и мят бывал судьбой строптивой,
Но имел чувствительный изъян:
Если в детстве стёган был крапивой,
То в годах – изменой чаше дран.

…Сад мой полон палою листвою,
В огороде – голь и нищета.
И уже открылись предо мною
Вдалеке небесные врата.

Но, привычке верен до зарезу,
Пусть не те сноровка, стать и плоть —
В ад иль рай я всё же перелезу
Мимо врат…
Прости меня, Господь!

Мой город славен войнами и битвами
И ничего не требует взамен,
Но всё-таки всенощными молитвами
Его призрел владыка Гермоген.

Я не послушник всякой консистории,
Но рад душой и счастлив оттого,
Что мы впервые, кажется, в истории
Сдались суровой милости его.

Кого ругаю, славлю иль хвалю —
Нисколь не тщусь средь новей прихотливых,
Я страсть как журналисток не люблю —
Безбашенных, циничных, похотливых.

Отколе нас настигнула напасть
И поперхнулась гулко голосами?
Я в словесах стараюсь не пропасть,
Они же пляшут вдрызг со словесами.

Едва ль со школьной крашеной скамьи
Я отрицаю пошлый понедельник.
Простите мне, писучие мои,
Что я казак, барыга и бездельник.

На всю страну потеющий всезнайка,
Кривящий в мокрой судороге рот,
Тебя бы сечь казацкою нагайкой,
Да вряд ли до болятки проберёт!

Какие там стыдливые болятки,
Когда, кривя лягушечью губу,
Вприглядку, вперемежку и вприсядку
Ты оскверняешь русскую судьбу!

Воздастся всем!
Воспрянет Русь до края,
А ей ли не бродяжить по краям?
И унесётся за холмы Синая
Грачиный ваш и заслюнялый гам!

Не умею улыбаться – только лыбиться,
И душевные движения гашу.
Подо льдом небес вздыхаю, словно рыбица,
Притуляюсь к бережкому камышу.

Если б выпало мне свыше испытание,
Не рванулся бы я в небо напролом,
Я бы выбрал плёс средою обитания
Хоть линём невозмутимым, хоть бобром.

И обыденным манером, тихой сапою,
Без сторонних понуканий и удил
Я б на дне себе полеживал, посапывал
Или знатную запруду возводил.

По заветам водяного, по бывальщинам
Все погладывал бы гнибкий белотал
Да не в меру расшалившимся купальщицам
Их бы розовые пятки щекотал.

Как легки в реке неслышные движения,
Не замутит душу спешка и тщета.
Но на глади человечьи отражения
Разбивал бы шустрым веником хвоста…

Я никогда политиком не слыл,
Я славил землю, родину, пространства,
Но вдруг на месяц праведный завыл
Oт нашего борзого окаянства.

Перечислять ли старые грехи,
Коль в голове забавные новины,
Мол, все пошли мы дружно от сохи.
Но ныне клюкву путаем с рябиной.

Окститесь, мы не в холе и тепле,
Нам не чураться радостей скоромных.
Землянам жить пристойно на земле,
А не в стальных хоромах небоскрёбных.

И потому велением небес
И нашего борзого окаянства
На родину был послан мелкий бес
И сжил под корень русское крестьянство.