Виктор Ростокин - Ожидаемое забвение

Есть опасенье, даже страх
И горький опыт сожаленья.
Сторожко замедляешь шаг.
Еще, еще одно мгновенье.
И все… Стакан в руке твоей,
Дрожащей от былых попоек.
Торопит кто-то: «Пей же, пей!»
Теперь ты вечный раб помоек!
На морде синяки-цветы,
На брюках иверни (так модно).
А спать завалишься в кусты,
Как шелудивый пес, голодный.
Сорвался уж который раз,
Какое, боже, невезенье!
А завтра в протрезвленья час
Пребудешь в горьком сожаленье.
…И вновь стакан в твоей руке.

Отчего неспокоен?
Не виновен ли Марс?
Он незримой рукою
Манит. Все это фарс!
Выпил водки, но мало,
Обожгла не совсем.
За окном запоздало
Светят фары. Зачем?
Замутилось сознанье,
Душу что-то гнетет.
Дело все в расстоянье,
А то был бы полет
Не до Марса, возможно,
До морских берегов.
Страх еще не низложен —
Самый злой из врагов,
Точит, тянется к горлу
Скользкой, жуткой петлей.
Город… горюшко-горе…
День разрезан струей,
И стекло обагрилось,
Не глядеть бы в упор.
Обещалось. Любилось.
Кто поставил затор,
Отлучил друг от друга,
Словно порчу навел?
Он из пьяного круга
Выход сам не нашел.
Тот, что стал неспокоен, —
Не виновен в том Марс,
Хоть незримой рукою
Манит. Все это фарс!

Последняя пробежка…
Никто не помешал.
Крестом возникла вешка.
Устал. И ниц упал.

– О, как же долго жил он.
– Как много знал, любил.
– И вороны кружили.
– И дождь холодный бил.

Так фразы прозвучали,
Надгробные слова.
Отрада в них с печалью,
Тюльпан, плакун-трава.

Никто и не заметил,
Как лист к стволу припал:
Порыв ударил ветра —
Так быстро он бежал!

Войну посылает Бог
Для усмирения духа.
Где запад? А где восток?
О них не доносится слуха.
А только железо ревет,
Огонь даже солнышко плавит.
Народ убивает народ,
И кровь шар земной заливает.
Все превратится в золу,
Пекло тела разлагает.
Как по кладбищу, по селу
Дух безымянный витает.

Из окна несложно выброситься,
Если кто-то подтолкнет.
Но сначала надо выбриться,
Сполоснуть бальзамом рот.
И, забыв «прихватизацию»
(Ты в ней щедро «прихватил»),
В гости пригласить приятеля
(В связке он с тобою был).
И в застолье часто чокаться
За успехи в грабеже.
А потом: «Да че ты!.. Че ты!
Слаб в коленках?! В мандраже?!»
И один вдруг погрустнеет
И рукой махнет: «Народ,
Вот увидишь, озвереет,
Кровное себе вернет!»
А второй насупит брови,
Не промолвит ничего,
Он совсем иной по крови,
Мысль иная у него.
Дальше простенький сценарий:
Перекур. Балкон. «Ух! Ах!»
Очень правильные парни:
«Ух!» – не промах! «Ах!» – промáх!

В центре Елани пасутся коровы —
Нету сочнее травы!
Молвит пастух: «Здеся воздух здоровый,
Много полезной воды.

Я бы еще очень кстати добавил:
Любят буренки, когда
Около Ленина доят их бабы,
Смотрит на них детвора.

А милиционер улыбается, мимо
Он по заданью идет,
И попугайчик из форточки, Дима,
Звуки быка издает!»

Я-то и сам, коли в центре бываю,
Слушать люблю пастуха:
«Стадо, конечно, в луга я гоняю,
Травка и там – не труха.

Я же умышленно, чтобы все знали,
Видели Зорек, Лысух.
Чтоб молоко, а не пиво в бокалах,
Сельский присутствовал дух».

В эту минуту, блаженно вздыхая
(Благо, далеко уж мент),
Бок почесала корова рябая
Об монолит – постамент.

Опасный город, не опасней ты
Села, откуда я приехал.
Там смотрят кроткие цветы
Из дыр угаснувшего снега.
Не ждать им радости весны,
Никто уже их не заметит.
Дворы корявые грустны,
Окошко в темноте не светит.
В проулках пьяный мат, галдеж
И поножовщина. И взрывы.
Гуляет буйно молодежь,
На свете нет ее счастливей,
Ведь льется самогон рекой!
А власть трусливо схоронилась.
Пошла девчонка за водой,
Над ней содеяли насилье.
Игнат в райцентр не повез.
Кирилл турнул шпану из сада.
А значат, родичам от слез
Не будет жизненной отрады!
Село бурьяном заросло,
И рыскает в бурьяне этом
И день и ночь такое зло,
Которому названья нету.

Я уезжал из города под утро,
Туман скрывал многоэтажный ряд.
Подумалось в минуты эти: мудро
Открылось мне (и был тому я рад!).
Устроилось легко все и нежданно,
Как будто я не покидал поля,
Жил неразлучно с ними, неустанно,
И не поранилась душа моя,
Задевшая бетонную колонну
Дворца неподзаконного царька.
Одна в тумане брезжила икона
И чья-то милосердная рука.

Пейзаж из камня, и железа,
И электрических огней.
Все это пусть зовется лесом
На фоне солнечных полей.
А мертвый гул моторов жарких
И скрежет крана в небесах
За ветра свист приму, пожалуй,
Что стал ожогом на устах.
Где боком, где вполоборота,
Проламываясь сквозь толпу,
Как будто делаю работу —
Водичку в ступе я толку!
Бороться ни к чему с рутиной,
Придумывать, лепить, чертить.
Есть город. Есть его картины,
И их легко соединить.
Получится гора железа
И камня. Сполохи огней.
А лес… он будет вечно лесом
На фоне солнечных полей.

Троллейбусы плачут, трамваи смеются,
А стены в угаре молчат.
Здесь люди живут и «врагу не сдаются».
И водят за ручку внучат
По улицам странным, что вряд ли от Бога —
О, надо же им привыкать!
Одна до последнего вздоха дорога,
Ее не посмеют менять,
Какое бы зло ни грозило подспудно,
Душе уготовив урон.
Навек для них город – и праздник, и будни,
Их ад, неразгаданный сон.

Зачем вы в городе живете?
Летите в села, воробьи,
Где изобилие найдете
Подсолнухов у городьбы.
В них семечки уже созрели,
Над ними не бренчит пчела.
Вкуснее пищи вы не ели,
Житуха будет там мила!
Но воробьи по тротуару
Скакали, озорно дрались,
И, очевидно, Божьим даром
Была им городская жизнь.

Пейзажа не бывает городского —
Придумал кто-то эту чепуху!
Она, природа, стоит дорогого
И в сердце благодарном на слуху.

Она являлась сроду вдохновеньем,
И ею вольная земля полна.
…Деревья и цветы, как униженье,
До небушка вознесена стена.

И даже воздуху порою душно.
А солнце где? Вон из окна оно
Мигает отраженьем жалким, скучным…
Такое вот фальшивое кино!