Виктор Ростокин - Ожидаемое забвение

Я реже буду вспоминать,
Чтоб не казаться неучтивым,
Те годы – их уж не догнать…
Внушали мне, что я счастливый,
Пусть, мол, залатаны штаны
И желудевый хлеб в желудке.
Рос «на виду у всей страны» —
Любя ее любовью жуткой.
Букварь давал уроки мне,
И бил по лбу без ног учитель.
Я в яви повторял, во сне:
«Пойду на смерть, коль что случится!»
Примерным октябренком был,
А позже пионером славным.
Теленка Мишку я не бил,
Гулял с ним обережьем травным.
И между тем, готовясь стать
Достойным комсомольцем, громко
Орал, что Родина мне мать!
Но получалось как-то ломко
И легковесно, в пору хоть
Упасть на землю, прослезиться.
А Пал Михалыч, он пороть
Ремнем мастак! Попробуй смыться!
Пульнет протезом… Подползет,
Еще добавит кулачищем:
«Знай, коммунисты шли вперед!
А кто ты? Вдовий отпрыск! Нищий!
А ну-ка, повтори, нахал!»
Десяток раз, а то и больше
«Шли коммунисты…» – повторял
Все громче, громче я, чем дольше.
И от того и от сего
Не стал я выше подниматься,
Чтоб доставался хлеб легко,
Чтобы мне в кресле красоваться!
Бог от позора оградил,
Отвел в сторонку маловера.
Я Русь душою полюбил,
Высокая ведь эта мера!
А мать… а мать одна… одна,
Запон залатанный, морщины.
…Налью я кислого вина,
Скажу: «В том не ее вина…»
И повздыхаю при лучине.

Утром я блины готовлю,
Чищу лук, затем картошку.
А потом латаю кровлю
И сгребаю снег с дорожки.

Курам зернеца насыплю,
Дам теленку Мишке сена,
Чтобы вырос к лету сильным
И бодливым непременно!

А когда завечереет,
Суп покушаю, котлеты.
Душу рифмы одолеют —
Становлюсь опять поэтом!

Я – дворянин! Мое поместье
В общественном дворе. Чуть свет
Я пробуждаюсь, бодр и весел,
Забот особых на день нет!

И вот уже заварен в кружке
Чай! Из хрущевки в угол свой
Иду на зорюшке откушать
Напиток с горькою травой.

Неспешно пью, смакую важно,
Прогуливаюсь между тем
От коммунальных темных скважин
До ямы мусорной затем.

Моя законная тропинка
И не закованная власть.
Придуманная «серединка»,
Нуждою даденная сласть.

Хотя бы так… хотя бы это….
И пусть я дожил до седин,
Как подобает в высшем свете,
Откушал чай. Я – дворянин!

Тогда я думал, что беда такая
Меня уж не настигнет никогда.
Мать умирала, тихо завещая,
Чтоб я был добр во все свои года.
Чтоб старых почитал и верил в Бога,
Берег природу, злато не копил
И шел одной, но верною дорогой,
Насколько хватит мужества и сил.
Я так и делал, вопреки соблазнам
И прочим поворотам, виражам.
И углублялся, расширялся разум,
Не по часам, вестимо, по годам.
Мне верилось с наивностью подспудной,
Что с болью в сердце буду жить одной,
Хотя и этот груз нести мне трудно
Под трепетно мерцающей звездой.
Тогда я думал… Нет, тогда не думал,
Предположить, конечно же, не мог,
Что в день, когда метели злые дули,
В степи погибнет юный мой сынок.
И вот повержен я опять судьбою,
С кровоточащей раною в душе,
Но белый свет не сращиваю с тьмою,
Не по бурьянистой, глухой меже —
Идти я продолжаю той дорогой,
Завещанной мне матерью святой,
К народу благосклонен, верю в Бога
И птах кормлю суровою зимой.
И думаю… о чем бы не подумалось,
О чем бы не привиделось во сне,
Мой век истек. С полей ветра подули.
И лица их мерещатся в окне.

Когда отступит смертная жара
И явится с небес прохлада божья,
Я позабуду, как я жил вчера,
Хотя ожоги и целы на коже.

Еще я не растратил весь запас
Той силы духа, тела, что с рожденья
Я ощущал в худой и добрый час,
Не веря в заполошное забвенье,

И буду бесконечно жить и жить,
Воспринимая радость и печали.
Простивши, зла не ведая, любить
Жару… и всех, кто смертью угрожали.

Обратная дорога.
Обманная судьба?
Я не дошел до Бога
Три шага… или два…
И силы на исходе,
Истаял жизни срок,
А ум за ум заходит,
А запад – за восток.
Обратная дорога.
Я повернул лицо…
За долом, за отрогом
Родимое крыльцо,
Родимое окошко
И молодая мать,
Ржаного хлеба крошки,
Тепло и благодать.
И я, мальчишка с кружкой,
А кружка велика.
Война. Корова Лушка
Дала нам молока.
Я пью его. Какое
Оно! Как льется в рот!
Оно… оно парное,
Оно вкусней, чем мед!
А мед какой… Не знаю,
Не ел и не видал.
Минутку поиграю.
А мать: «Еще ты мал.
Пей молоко из кружки,
А кружка велика!
Буренка наша Лушка
Еще даст молока!»
Я пил и пил. И с каждым
Глотком я рос и рос.
И вот таблица: «Дважды…»
Открылся мне вопрос.
И вот уж Гоголь, Пушкин.
Я вижу далеко.
Вот съедена горбушка,
Bсе выпил молоко.
Мать плачет у калитки,
Седая мать моя.
Дорога. Жизни пытки.
Холодная земля.
О, как бежал я резво,
Бежал я налегке.
Не на ногах порезы —
Порезы на душе.
И что я делал в спешке,
Сегодня – пыль и прах.
И вот с большою плешью,
Печаль-тоска в глазах.
Исчезла вдруг дорога —
Как не было ее!
Я в двух шагах от Бога.
«Тебе отдам я все, —
Услышал голос строгий, —
Входи в небесный Дом».
Я повернулся к Богу
Заплаканным лицом.

Позабудутся обиды,
Не забудется беда.
Что-то слышал, что-то видел,
Сомневался? Никогда!
Жизни шлейф не размотался,
Комом под ноги упал.
Я по белу свету шлялся,
Сам не знал, чего искал.
Ветры злобно обдували,
Обжигал июльский зной.
Люди взором провожали
И гадали: «Кто такой?»
И молили они Бога,
Затворившись на замки,
Чтоб вела меня дорога
Прямиком на Соловки,
Дескать, будут там сердечно
Рады братья во Христе.
Хорошо, что жизнь не вечна,
Жизнь во всей своей красе.

Засыхает калина
У окна моего.
А в душе не кручина,
Тихо там и светло.
Мать, я чувствую, рядом,
Добродушно глядит.
«Я, родименький, рада, —
Она мне говорит, —
Что ты Богу угоден,
Сын желанный земли,
И в российском народе
Знают песни твои.
Потому и кручина
В этот день не гнетет.
Молодая калина
Под окном прорастет».

Пожизненная пытка —
Лукавство и тычки.
Я не был дюже прытким.
В избе моей сверчки.

А тыква – украшенье,
Скульптура летних дней.
Икона – «Воскрешенье».
В чулане – лиходей,

Меня стращал порою,
И я его стращал
Седою бородою,
Стыдил его: «Нахал!»