Виктор Ростокин - Ожидаемое забвение

И что ни росток (выбирай наугад) —
С каплей. А это, конечно же, яд!

Предсмертная игра —
Всех игрищ любопытней!
Раз! И во лбу дыра —
Отдохновенье в пытках.

Перешагнул черту
Меж явью и бессмертьем.
Эх, не стоять кресту,
Подкова хоть над дверью!

Прогонит душу Бог,
Сверкнет вослед очами!
Коли ты был игрок,
Знать, человек случайный.

Ускользающий то ль Крест,
То ли птица горевая.
Бога, сатаны ли жест?
Мета добрая иль злая?

В глуби взор не устремляй,
Не насилуй бедный разум.
Сколь дано природой, – знай,
Остальное – раз за разом.

Где туманно. Где никак.
Где как сполох. Или ветер.
То в оконце вёдро, мак,
То в лицо гроза. Наветы.

Не сломаешься. Подчас
Улыбнешься ты сквозь слезы.
Призрак в небесах угас.
Зримо шествуют березы.

Хорошо даже в городе нынче,
Пахнет сладким и горьким листком.
Кто-то словно кого-то все кличет.
Кто-то машет кому-то платком.

Омываются струями ветви,
Свежесть хлещет под арки, в толпу,
Под колеса машин. Это ветер
Намечает предзимья тропу.

Вот какие возможны явленья
В мертвой зоне, в отсутствье земли,
Где пугливо взирают растенья
На луну, что краснеет вдали.

Нет для них нерешенной загадки,
Их сюда привезли умирать.
С кем-то листья играют вновь в прятки,
Неродная их бросила мать.

Утрачиваем связь годами
С родившею нас землей.
До сумасбродства городами
Мы бредим летом и зимой.
И сердце, надорвавшись в беге
За тем, зовут что миражом,
Все остывает, будто в снеге
Оно – заброшенным цветком.
Ничто не воскресит нам память,
Что есть земля. И всех добрей.
Но и душою, и устами
С минутой каждой ближе к ней.

Никто уж не любуется природой,
Не стало будто на земле народа,

Лишь существа безликие лениво
На пустыре употребляют пиво,

Травинки придавив огромным пузом.
Для них красóты созерцать – обуза,

И слушать птичий гам, ручьев плесканье
Для них бы стало сущим наказаньем.

От пойла разлагаются, воняют
Одни. И постепенно исчезают.

Другие – у соседей, кто зорюют,
Картошку на делянке, знать, воруют,

Лопатою с завидною сноровкой
Орудуют Захарка, Митька, Левка.

Кто бывший мент, кто бывший депутат,
Кто Жириновскому то ль сват, то ль брат.

Все дяди, как и первые, безлики,
В репьях, в грязи, в засохшей повилике.

Они, отнюдь, далеко не пойдут,
Хозяевам картошку продадут,

На пустыре усядутся кружком
И за российский «долбанут» дурдом.

Есть существа – духовные калеки,
Кто книжку не держал в руках вовеки,

Не знает автора картины «Рожь»,
За истину воспринимает ложь.

Нога здоровая, а на нее хромает,
Он на вопрос мычаньем отвечает.

Восход и запад напрочь перепутал.
И оных жизнь ползет бесплодно, утло.

А мать-природа… Их ей очень жалко,
Людей заблудших, неразумных – свалка!

То сумрачною плачется росой,
То шепчется молитвенно листвой,

Повеет свежестью животворящей
По всей России – по стране болящей:

Очнитесь, поднимитесь и прозрейте
И в Бога, и в меня душой поверьте!

Иллюзии бессонницы,
А в яви – чернотроп.
Лучистый, невесомый
Плывет по свету гроб.

Отмучился, отмыкался,
Сошел с тропы земной,
С чем поневоле свыкся,
Отвел с лица рукой.

Узрел под звуки звонницы,
Что раньше не учел
В иллюзиях бессонницы,
А в яви – не дошел.

Роса умрет, песок накроет землю.
Затянутся дымами небеса.
Засохшие стволы деревьев, стебли
Трав не напомнят, что жила краса
И трепетала лепестком и листиком
На донышке июньского денька.
А разве это было? То не мистика ль?
И даст ответ кто без обиняка?
Но голоса не слышатся из мрака,
Хоть адом называй его, хоть как.
Сейчас ты ухмыляешься: «Все враки!»
И с дамой сердца снова пьешь коньяк.
В раскрытое окно глядится солнце,
Пушинка одуванчика парит.
В природе гармонично все до донца,
Ничто бедой глобальной не грозит.
День в ночь переливается. И вот уж
Ночь в день переливается. И вновь
В том ритме повторяется та нота,
В ней разочарование, любовь,
И слабодушие, и мужества сиянье,
И многое, что наполняло жизнь.
Неотвратимо близилось прощанье,
Незримо все молило: упаси!
Просил Отца помиловать народы
Жалеющий небесный Дух Святой.
Отец сказал: «Народ сгубил природу,
Себя сгубил и очерствел душой».
Поэтому роса умрет и землю
Песок накроет, дым же – небеса.
Но он глядит с высот… С надеждой внемлют
Его моленью травы и леса.

Для чего на свете старики?
Чтоб безмолвно получать пинки,
И остатки хлеба доедать,
И в жилье холодном угасать.

И молиться Богу за внучат,
Что больней кусаются сучат.
Беды все ж не так уж велики,
Коль живут на свете старики.

Старики сидели на скамейке,
Кто курил, кто тихо пиво пил.
Мимо этой дружеской семейки
Летним днем нередко проходил
Я, приветствовавший их поклоном.
Отвечали дружно: «Будь здоров!»
На Руси так принято исконно —
Без нужды не тратить лишних слов.
Дальше шел и простодушно думал:
«Молодыми были и они,
Тот и этот мнили: крепче дуба!
Нипочем, мол, бури и огни!
А года неумолимо мчались,
Не щадили, били с размашки!
И глаза ненастились печалью
За грехи, за всякие грешки.
Были, разумеется, успехи
И в труде, и, так сказать, в любви.
А теперь житейский воз приехал,
Счастье хоть лови, хоть не лови —
Не поймаешь все равно… Вот скопом
Коротали свой остатний век,
Вспоминали ржавые окопы
И в полях колхозных гиблый снег.
Жен своих почти что не ругали,
Тоже ведь хлебнули «от души»,
В плуг они впрягались, и пахали,
И точили слезыньки в тиши».
Думал я и о другом… Как скоро
Друг за другом в мир ушли иной
Старики. Не слышно разговоров
Летней благодатною порой
На скамейке под тенечком клена.
Грустно прохожу. И слышу, высь
Огласилась первозданным звоном.
Это значит, есть и в небе жизнь.