Виктор Ростокин - Ожидаемое забвение

Теракты, теракты.
Как взрывы страшны!
Теракты, теракты.
Горит полстраны!
И кровь на асфальте.
Беда велика!
И мертвая чья-то
В мозолях рука,
На ней у запястья
С браслетом часы —
Подарок на счастье?
Для внешней красы?
Осколки от флейты —
Ее не собрать!
В театр билеты,
В линейку тетрадь.
Как поле сраженья,
Как в годы войны.
Лампадок свеченье
У красной стены.
Она устояла…
Любою ценой…
Которая стала
Вдруг скорбной стеной.

«Желудевые парни…»
Сколько выжило нас?
Как он жарил и парил —
Жизни огненный час!
Сатанинская сила
Перла Русь воевать.
С матерями ходили
Желудки собирать.
Голопузые дети,
Почти сироты все,
Залезали на ветви,
Руки-ноги в росе.
И трясли. Надрывались.
Чтоб лепешка была —
Лучше меда в ней сладость
И как сажа бела,
Вместо булки и пряника,
Вместо мяса, лапши.
А будили нас раненько.
А в лесу – ни души.
Сучья резали тело
Глубоко до крови.
Снизу строго летело:
«Рубашонку порви!
Я задам тады трепки,
Как вернемся домой!»
Петька, Витька и Степка…
Все народец босой,
Упирались, старались.
Желудки будто град.
Взрывов гул раздавался —
Там горел Сталинград,
За донскими песками,
За грозой тучевой.
В ствол впивались ногтями,
Кто-то свистнул: «За мной!»
Словно бурей качало
Дуб от шустрой братвы,
На макушке кричали:
«Фриц поганый, смотри!»
Кулачками грозились
В степь, где туча-гроза.
Мы на землю спустились.
То ль роса, то ль слеза
Омочила вдруг лица
Дорогим матерям.
…Время – быстрая птица.
Снег… цветы по холмам.
Вдовы-матери. Помню.
И молитва – за них.
За околицей поле,
Колос грузен и тих.
И я тоже задумчив,
Не с пустою душой.
А стоял я под дулами
И под радугой той,
Под которой в том августе
Дуб дарил желудки —
Эти горькие сладости…
Где же, где же годки?!
Нас осталось немного,
«Желудевых парней».
Увела нас дорога,
Скрыл дорогу пырей.
«Безотцовщина» – кличка,
Как позор для страны.
Славит серая птичка
Сирот долгой войны.
Кто не пал от болезней
И от тягот судьбы,
С древа времени слезли,
Жертвы гнусной беды,
Равнодушия подлого —
Нет изгоев таких!
Власть нас предала, продала.
Ветер жесток и лих.
Мы в пути выживаем —
След в крови. Маята.
«Желудевые парни…»
Ни звезды. Ни креста.

Хулиганить – значит веселиться.
А работать – значит пот ручьем.
Нашему народу не сидится —
То серпом он машет, то дубьем.
У него полны зерна сусеки,
А в чулане брага ночью злей.
Он такой от века и до века.
Сатане иль Богу он милей?
Синяки от драки под глазами.
А душа зато как лепесток.
…С русскими денечек, с нами,
Поживите, Запад и Восток!

Никого не обвиняй,
Не грозись остервенело.
Чтоб душа от счастья пела,
Добротой людей встречай.

Не во благо если труд —
Накален грозою воздух.
И все дальше, дальше звезды.
Годы все идут, идут.

Ты хромаешь. Тяжела.
Но бурлит слепая сила,
Все пространство захватила —
Водрузила символ зла.

А с нуля бы жизнь начать?
Повернуть оглобли круто?
Будет солнце, будет утро.
Только некого встречать.

Разожгли костер под кручей
Пацаны, глядят в огонь.
Он невидимый, летучий,
Не возьмешь его в ладонь.
Наблюдал из огорода.
Как притихла рать ребят!
Повлияла ли погода?
Повлиял недавний град?
Сушат мокрые рубахи,
Лезут в пламя с головой.
Я гляжу на них со страхом,
С беспричинною слезой.

Противопоказано добро,
Ведь оно погибельно.
Сломано, поди, ребро,
Красный снег – не кипельный.

Не успел он защитить
Бога словом нежным,
Кинулись крушить да бить
Юные невежи!

Оцепление прорвал,
Убежал. Заплакал.
Бог все это увидал —
Экая клоака!

И ребро Он исцелил,
Что сломали в драке,
Человеку же внушил,
Дабы впредь не плакал.

У порога крошит лед
И на топку рубит сучья.
Говорит простой народ:
Нет его на свете лучше!
Он кормилец наш, топор,
И защитник, когда смута
Иль, положим, лезет вор, —
Разговор ведет с ним круто!
Этот знатный инструмент
С нами завсегда пребудет!
Поглядите, как для стен
Он искусно бревна рубит!

Не успел о смерти написать?
Но еще осталось полминуты.
Пусть хотя бы строчка… Или пять.
Жизнь отпустит, развязавши путы.

С той секунды право заслужил
Испытать себя последней пыткой:
Не сробел, с молитвой пригубил
Самого запретного напитка.

Кому-то в удовольствие с усмешкой
Сказать, что постарел я, крепко сдал,
Как будто сам об этом я не знал,
Прикинувшись в сей час безмозглой пешкой.

Я таковых встречал немало, видел,
Усмешкой на усмешку отвечал
И наносил обидчику обиду,
И впредь с подвохом он не приставал.

Полусумрак коридорный,
Гнилью схваченная тишь.
И витает дух безродный,
Как летучья злая мышь.
Меж предметами… легендами
(К звездам вырваться невмочь!)
Он как будто вяжет лентой
Неоплаканную ночь.
Он лишь миг благорассуден,
Но вот снова удручен,
Его путь кручинно-труден,
Он от жизни отлучен
На изломе тьмы и света,
Где отсутствуют года
И, таинственно приветна,
Ждет Священная звезда.

Не надо отторгаться
И злобы нож точить,
В рутине ковыряться,
Шептаться у свечи.

Ты – не пророк, не воин
И даже не поэт.
Скорми свинье помои,
Впусти в жилище свет.

Откроется икона,
В лицо водой плесни.
И мир узришь исконный
Вблизи и в небеси.

Не дни убегают, а мы убиваем
Себя. Неосознанно вены вскрываем,

И падаем в темь, обагренную кровью,
И звезды срезаем изогнутой бровью,

А пальцы вонзаем в дымящийся шар.
Последняя пытка. Последний удар.

Последняя рана. И вздох: «Ухожу,
А живы кто, вами ой как дорожу!»

А живы кто? Голоса их не слыхать,
Увидеть бы, но головы не поднять,

Она уже к тверди земной приросла,
Она и ростки вон пустила, дала,