Лазарь Соколовский - Крохи бытия

«Вот свезло – в стране заклятой,
да еще и с пунктом пятым!» —
«Жили, что ж…» —
«Выживали, а не жили.
Не желает в этой гнили
молодежь!»

«Деды делали революцию
на потом.» —
«Перманентная экзекуция
бьет кнутом.»

Искалеченные судьбы:
«Нам до внуков дотянуть бы…»
Затаенные надежды:
«Слава богу, не невежды,
обретут свою дорогу
понемногу…»
* * *

Кони, Брайтон… Мудрый океан
променадом этим не смутится,
что ему до языков, до стран:
войны, договоры ли, границы

здесь по фене. Катит он валы
наискось от берега, где дети
лепят крепость, оттиском былым
что еще случается на свете,

все еще кому-то не с руки
поделить по праву твердь и воды.
Бедные еврейские совки,
так и не обретшие свободы…

Осень восьмая минула со сборов, со стен
снятых, казалось, глаза намозоливших фоток,
но бесконечно родных, словно пенье сирен,
из-за которых за борт переваливал кто-то.

Переселенья хотя уж привычны – гусей
клинья неровные с клекотом тянутся к югу —
но возвратятся домой, как с войны Одиссей,
что виновато приникнет к уставшей подруге.

Поднаторевшим в античности, нам наперед
ведомо – врут предсказатели лихо, однако
снова соблазн хитроумного втянет в поход,
и на восходе исчезнет за дымкой Итака…

Страсть любопытства, зуд творчества смутного – бич
первопроходцев, титанов игры бесшабашной
с утлым застоем… Но что петербуржец, москвич
книги, как лары, в мешок – и по тропке вчерашних

беженцев рвут за кордон полицейский, столбы
не Геркулесовы хоть, но отнюдь не слабее,
из афоризма у Гамлета выбравши «быть!» —
и в неизвестность, пока горизонт голубеет

в этой реальности, где далеко до чудес
божьих, с рожденья глотаемых с манною кашей?
Нет бы понять, как лукаво играем в прогресс…
Мир не меняется – лишь представления наши.
* * *

Осень восьмая, как пересечен океан,
в этом отрезке сын вырос и почва обжита,
вроде оставленной той. Предсказаний туман
снова как будто зовет от привычного быта.

Или и здесь здравой мысли объедки, толпа,
падкая на уговоры шута, прожектера,
что на спасителя тянет, как наш, а колпак
прячет таких же шестерок придворная свора?

Видимо, так уж заложено, что снегопад
словно прошелся катком по незрелым посевам.
Вправо природа качнулась, – сказал бы Сократ.
Чтобы, – добавил Платон, – возвратиться налево.

Маятник, как ни противься, часов мировых
тиком ли, таком стрекочет себе равнодушно,
пусть не всегда равномерно – то в крик, то притих,
то одарит, то задавит налогом подушным.

Солнца активность ли, черные дыры, бардак
на стороне отчего-то невидимой лунной…
что тут изменишь, казалось, да как бы не так —
дрожь пробежит вдруг по массе, казалось, чугунной,

что простояла века ни туда ни сюда,
не увлекаема сверху наивным напевом,
ей же самою надуманным, – и по следам
тех, что не ведают качки ни вправо, ни влево.

* * *

Осень восьмая, на выход! Гнилая зима
пусть наступает на пятки – какие уж лыжи!
Да не случайно протестом дохнул Потомак,
совестью мира больной, значит, кто-нибудь движим.

Часть небольшая вначале – но пусть со страниц
Библии так и взметнется вопль Иеремии!
Тяга от темного к светлому шла от крупиц
исстари, но хоть чуть-чуть побуждала стихии

притормозить – снова к пропасти век подошел,
где испытанье терпеньем предстанет дороже
сопротивленья. Ужель допустить произвол,
что заиграться в кровавые игрища может!

Было недавно еще и не раз, и не три —
память короткая дремлющих многих подводит…
Мир если как-то меняется, то изнутри,
вот и ржавеем, когда не живем по природе.

Осень восьмая твоя ли, кого-то ль еще —
вместе сошлись на стихийную сходку, едва лишь
власть посягнет на законное право. Рассчет
шел на безликую массу – да мы не проспали!

Игры в гадалки-смотрелки отчаянны, как
всякие игры, да только уводят от дома —
станет небесная стрелка наперекосяк,
если впадет наше неравнодушие в кому.

* * *

Осень восьмая… Напомнит Гомер, как ладья
сына бодается с бурей, отец – за оралом,
крохи случайно отсыпанного бытия
чтобы потратить с какой-то хоть пользою малой.

Местный, москвич, петербуржец ли… дело не в том,
где и куда суждено перетаскивать лары —
хрупкие, связаны с хрупкой Землею, плывем,
лишь сберегая пока этот хрупкий подарок.
В утлом своем воскресенье нам знать не дано,
сколько еще облетят и раскроются листья
десятилетий, веков, мигом мчащихся, но
держит еще на плаву свод негаснущих истин:

не суетись и молясь, не убий, не кради,
страсти смиряй, чти законы, не трогай чужого
и не терпи бесконечно, когда из груди,
чем-то стесненной, вскипает свободное слово.

Облик планеты и так уж не лучше от нас,
наворотивших вслепую, что нечем гордиться —
как же, прогресс! Хоть такой сохраним про запас
правнукам… Вспыхнула искра в осмысленных лицах,

небо расчистилось, солнце пророчит весну,
люди, лишь маятник все же качнулся чуть вправо,
встали, сцепивши ладони, чтоб эту волну
встретить не дрогнув – не детская вовсе забава!

* * *

Ну, а домой… и мы тоже вернемся домой,
только народ свою спячку дремучую сбросит
и повернется туда, куда вектор ведет мировой —
в общий прогресс.
Мы вернемся пусть в самую позднюю осень.

Сколько зим, как строка, бегущая
не вперед, а скорей назад,
искушает то, что отпущено,
тупо силясь взобраться над…

Будто бочку прибило к берегу:
все впервой – ни служб, ни долгов,
а Америка… что Америка,
не до места – хватило б слов.

Пусть не звонкой мальчишьей россыпи,
там что в занятости не пришлась —
здесь наметил писать без просыпа,
с мастерством обретая связь.

Так и шло: поначалу исподволь —
еще старый давил багаж,
постепенно к тому, что выстрадал.
Только как это передашь…

Лишь черту подводя событиям,
расслоенным в осадке дней
от отплытия до отплытия,
сколько видится мне ясней,

как обратное время сплющено,
как тащу понапрасну кладь
и спешу наверстать упущенное…
Будто можно жизнь наверстать.