Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Стихотворения

В пространствах кипящих, меж звездами рея,
проносится молча комета Галлея.

И притчей, надеждой широт и экваторов,
все та же надежда в бессонных локаторах.

Как призрак, летящий межзвездною лодкой,
все ближе и ближе сиянье Когоутка.

Надежда и призрак. И руки «Скайлэба»
лелеют и гладят зовущее небо.

Надежда как Солнце! Ужель вероятий
нарушена вечность, табу и проклятий?!

И сказкой, прощеньем, томленьем былого
летит над Землею межзвездное слово.

И там, где влачили судьбу фарисеи,
межзвездное слово зовет и алеет.

Проносится ветер – могучий и свежий —
над лоном притихших пяти побережий.

Комета Галлея, сиянье Когоутка —
так млечною россыпью разум разоткан!

И пристально шарят тревожное небо
могучие руки другого «Скайлэба».

Милый мальчик, полуденный сон
навевает беспечная лира;
все я вижу – не я ли в боа голубом,
тихий мальчик нездешний с глазами Шекспира?

Как ступаешь ты тихо, прозрачно, легко,
как твой лик по-сократовски строг и античен,
о, чьи мысли твое увенчали чело,
нерасчетливый, милый, земной Беатриче!

И слышу я, оставшийся в тумане, —
ступаешь ты по золотистым струнам;
так шум дождя, подобно древним рунам,
звучит в душе светлей и неустанней.

Два близнеца, два отрока, два сына,
так мы бежим, смеясь или играя.
О Судный день, где осень золотая
в багровой мгле закатного кармина!

Когда скорбей тяжелые рои
дохнут из тьмы мне вьюгою кромешной,
придете ль вы с прощением сердешным,
о бедные прообразы мои?!

Минуты… Что ж, отмерены оне,
и видел я, как, медленно склоняясь,
скорбела ты, вся мыслью обо мне,
к траве моей листами прикасаясь.

Некрополь пышный, бедное кладбище,
кому взывают молча письмена?
Все ближе цель, которую мы ищем,
и горечь жизни выпита до дна.

Земные блага ценим мы едва,
зайдя сюда полуденной порою.
Внемли, внемли, как шепчется листва
с уже освобожденною душою.

Но тихо. Может быть – то ветер прошумит,
и мнилось мне – ты говоришь со мною.
Как странно здесь мечтать полуденной порою,
как ясно здесь – деревья и гранит.

Над панорамой синих вод
увижу пурпурное небо.
Там – в глубине – смеясь и немо,
судьба кочевников зовет.

О, смерть – всегда ли расставанье?
И, в капле огненной биясь,
не та ли мощь и трепетанье —
души возвышенная связь?

И чья душа тогда очнется,
ступив звездою в хоровод,
когда волны последней взлет
меня томительно коснется?

В полночный час над книгой золотой
сижу впотьмах, как бы привороженный
незримым миром, звуком окруженный.

Нисходит он, сияющий, двукрылый,
всю боль дневную в памяти стереть.
Так призрак вдруг, неслышимый и милый,
дарует сон, чтоб тихо умереть.

И, сном объят, легко, обвороженно,
протянет спящий мускулы свои
в воздушный свет, в летящие струи.
Он там уже – для странствия рожденный.

Мы протягиваем руки —
что нам в этом тихом звуке? —
будто сонные струи…

В тьме и призраке пещеры —
там невидимые сферы
мечут быстрые рои.

Просим мы: «Благослови!
Сыну дай неизреченно
силу, зрящую мгновенно
обитания Твои.

Что нам в звуке этом властном,
будто служим безучастно?
В час полуночный внемли!

Протяни свои нам руки,
будто мы с тобой в разлуке,
как небесные струи.

Там серебряный папирус,
звезд бессчетных сонм и клирос,
там Начало излучилось
в тайне Духа своего.

Разум дай нам, чтоб мгновенно,
меж пределов сокровенно
оглядеть все естество.

Этот шорох, зов тревожный!
Отстраняя ужас ложный,
дай нам миг, для душ возможный, —
Воскресенья своего!»

– Боже великий, Тот!
Пуст Абидосский храм,
пали рабы и скот,
смерть подступает к нам.

Боже, я здесь один,
смерть на моих устах.
В желтом песке пустынь
братьев небесных прах.

Время, мой брат и враг,
твой невозвратен миг! —
Старый халдейский маг
смотрит в небесный лик.

– Боже! – вскричал он. – Здесь
сын умирает твой.
Душу мою вознесь
нашей двойной звездой!

Там, за двойной звездой,
в космосе вечен град.
Боже, пребудь со мной! —
Мещет усталый взгляд.

Вечен его завет:
«Братья – кто был рожден!»
Разум, Душа и Свет —
крылья его имен.

Воздушной, светлою струей
играли облака,
и будто голос долетел
ко мне издалека.

И солнца луч озолотил
небесные струи,
и, с ним лиясь, я посетил
владения свои.

Прозрачный полог, и над ним
пылинок светлых рой,
и лик я видел золотой,
склоненный надо мной.

Меня лелеял и томил
все тот же странный сон:
как будто вновь я миру был
судьбою отнесен.

И видел я, к стене припав,
детей, отца и мать.
И, всей душой затрепетав,
я все ж не мог восстать.

Хотел подняться и войти,
незримым с ними быть.
И только тихое «прости»
успел я уловить.

Тот миг надежды угасимой!
Зачем в соблазнах полноты,
блистая подлинностью мнимой,
цветут эфирные цветы?

И в чешуе, и в дымке звездной
не то ль томление огней
над бесконечной, жуткой бездной?!
О проблеск жизни! – «Panta rei!» 1 1 «Все течет!» (греч.).

Ужели дух твой охранен
двуоборотной, мчащей сферой —
душой, тоскующей без меры
от сотворения времен?!

Зачем, ученый богослов,
возносишь гордую обиду?
Попробуй не подать и виду
у пошатнувшихся основ.