Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Стихотворения

Какая там благая весть?
Возможно ль миропониманье,
когда уж нам без содроганья
не должно имя произнесть!

Что ж, убедительней изуст —
как в руки страждущих каменья?
Ужели мудрости знаменья
превыше истины искусств?!

Вещество, из которого сотканы сны,
где зеленые дебри и крылья наяд,
где четыре пространства открыться должны,
убежать, оглянуться, вернуться назад.

Где в садах золотистых ночных Гесперид
драгоценные формулы тихо цветут,
и, взбираясь по склону, как солнце в зенит,
обрывается вечность в созвездья минут.

Там окружности мчатся, и мчатся часы;
справедливость подъемля, вздымается знак,
и жемчужный Кефей голубые весы
непрестанно колеблет, скрываясь во мрак.

Это солнце ночное, сады Гесперид,
вещество, из которого сотканы сны,
где четыре пространства как тень пирамид,
как песчаная россыпь эфирной волны.

Когда пустынник, смачивая губы,
глядится немо в бесконечный свод,
ему ли видится божественный Эрот,
колеблющий серебряные трубы?

О, не суди! Бесчисленно судимы,
во мглу отходят призраки мои,
и кружатся сознания рои.
Но Богом ли заветы исчислимы?

Пока что твердь во власти разрушений
и скорбью веет каждое число,
не обрати сомнение во зло
земною хитростью ненужных вычислений.

О, Флора, Глория, Природа! Вещий сон,
когда ручей лепечет «аллилуйя»,
Вселенная – во власти поцелуя…
Его ли нарекаем Божеством?

Так мальчик слышит, скорбно затаясь,
все тот же голос – тихий и призывный.
За этой дверью – грубой и массивной —
каким слезам откроем нашу связь?!

Лес раздвигался медленной чредой,
и в сонмах рощ сознание сквозило,
и вдоль границ Германии лесной
свои дружины размещал Аттила.

Достойный Варр, порукой ли отвага?
Разор в именьях. Пали сыновья.
Какая ждет губителей награда!
Беспечный Рим, о Лесбия моя!

Всмотрись, Луциллий, кто нас превозмог!
А этот шут острит до отвращенья.
Взошел Кефей, и спутал астролог.
Прощай и ты, эолово внушенье.

Прощай, звезда, что мнила и звала
листвой небес, и странника манила.
О, Лесбия, любовь моя, сестра,
ужель своих отступников простила?!

Твоих шелков, парчи твоей полог
не удержать в безжизненной ладони!
Вергилий бедный, кто нас превозмог?!
Триумф! Триумф! Аттила – в Пантеоне!

Прощай, сестра! Уходит Цинцинат,
бесстрашный Флакк и Муций незабвенный…
Какой-нибудь юродивый Вселенной
восславит свой бесславный плагиат.

Возлюбленной, милой,
что зрит мое сердце,
ветку несу я
весны запоздалой.
Красный цветок мой
в прическе ее светозарной,
дымчатый пояс —
созвучий круженье.
Руки ее
умастят мое тело душисто,
губы ее
уж сплелися в печали предвечной.
Бог-Дионис,
покидаешь ты царство благое.
Голос возлюбленной слышу
над твердью земною.

Все лучшее, близкое – рядом.
Покуда душа не звенит,
закрыты для скучного взгляда
и лес, и поля, и зенит.

Твоим ли словам я внимаю,
слетевшим однажды из уст,
все лучше я их понимаю,
как вижу терновника куст.

И слышу я волны и море,
и легкие травы твои,
и знаю – недолго, и вскоре
начнутся твои соловьи.

Куда, беспечные, летели
в простор небесно-голубой?
Нить обрывается. Друг мой,
как страшно мы осиротели.

Ах, это было так давно —
уже как день; ушел и скрылся,
напиток вещий превратился
в нечудотворное вино.

Быть может, там, среди лилей,
заметишь ты родного брата,
уж виден жертвенник Арбата
и ясен эллинский Ликей.

Все было здесь, у той черты,
в плену чарующих мгновений,
апофеоза песнопений
над трупом павшей красоты.

Зачем вы на алтарь святой
свой перстень бросили алмазный?
Здесь торг и хохот безобразный
над воспаленною толпой.

Звучит, звучит не умолкая
речь искаженная, чужая.

Вот крылья мысли. Разделить
как можем мы цветущий локон?
И, сдав отброшенного кокон,
мы приобщаемся парить.

О, сферы чистых благолепий,
едва виднеется исток!
Ты – возведение во степень
и воскрешающий итог.

Из темной бездны топологий
сияет радужного нимб,
покуда сумрачные боги
влекутся в праздничный Олимп.

Когда судьба виртуобразна
и рок вращает вретено,
под всеми пытками соблазна
с о м н е н и е присуждено.

Из всех имен твоих, Природа,
одно лишь истинно – свобода!

Открывается новая грань:
«Берега Добродушной Надежды»,
и роскошныя пурпур-одежды —
словно маков гигантских гортань.

И корабль подготовлен к отплытью,
и налажены все паруса,
быть тому ли, иному событью —
предрешается в четверть часа.

На столе капитана блистает
неотрывным зиянием глаз,
будто птичек мелькающих стая, —
колыхающий разум компас.

Вот его отправляется стрелка,
вот уж падают крепы времен,
в недрах вакуума, как горелка,
рыщет в небе звезда Эпсилон.

И с мятежной улыбкой Астарты
дева странная стрелки ведет.
Вот уже разлинованы карты,
штурман спящий услышит расчет.

Жречествуют буквы,
обоюден меч,
не кощунствуй, друг мой, —
изначальна речь.

Колебимы чутко
плоскости весов,
не кляни беспутно
солнечных богов.

Впереди дружины
витязь на коне, —
медленно кружимы
в дыме и огне.

Но лицо открыто
вражеским стрелам,
в отдаленье свита —
заговоры там.

Полыхают грозы
в воздухе земли,
позади – обозы,
и закат в пыли.

Но с улыбкой ясной
голос прозвучит,
он рукою властной
призраки теснит.

Не глумись жестоко,
не гневи судьбы,
и глаза пророка
всколыхнут звезды.

Через бой суровый,
через вопль времен —
негасимо слово
и нетлен закон.