Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Стихотворения

Закрывает черной мглой
мощно бьющее светило,
и, отхлынувши от Нила,
мрак нисходит гробовой.

В этой мгле поблекли вещи,
посох царственный померк,
и писец, как жалкий клерк,
пропадает. Сон зловещий.

И в дому полно теней,
что вещаешь – смерть иль голод?
Вот и жертвенник расколот,
словно глиняный балдей.

Слово молвить? У колонн
жрец вещает беззаконный
и вращает многотонный
всепланетный хронотрон.

Черные ветки дождя
никнут за нашим окном.
Вильям, вдали от тебя
долгим охвачен я сном.

Только не быть нам вдвоем,
вот и часы не спешат,
тих и покоен наш дом,
листья шуршат и шуршат.

Черные ветки дождя…
Чья ж это тень за окном?
Вильям, я здесь без тебя,
тих и покоен наш дом.

Веду я труд свой, будто затаясь,
неторопливо, но и непрестанно.
Я – в имени святого Иоанна,
кому дана божественного связь!

Полночных сфер дыхание услышь,
и лепеты, и возгласы дубрав,
я здесь стою, где огненная тишь,
беспамятство трудом своим поправ.

И вечен зов немеркнущих морей,
призыв души заоблачной пригубь —
бесценный дар, залог Кассиопей,
о, размышлений огненная глубь!

Кто наяву грядущее узрит,
созвездья роз и белых хризантем,
и мысли взлет – как бы метеорит
в туманных далях «Книги Перемен»

Милый мальчик – небесный цветок,
ты неведомых далей заря,
будто голос, ты бьешься в висок
и цветешь посреди января.

Улыбнись поскорее, дай снова взглянуть,
неразумное сердце мое успокой,
так пустынен, печален и труден мой путь,
улыбнись, мой античный герой.

Что мы знаем, два путника, в ближних сердцах,
разнесенные ветром ненастной порой,
как созвездье, сияешь в пустых небесах,
мой двойник, мой бесстрашный герой.

Полночный град – строфа и монограмма,
пустынный Марс, ты, родственник Земли,
гекзаметрам пылающим внемли.
Скользит ладья в каналы Амстердама.

Строфический порядок освещен,
о чем молчат уснувшие кварталы?
И площади, как царственные залы,
хранят присягу избранных имен.

Вот отложился ямбом поворот,
какой истомой арки прозвучали,
служитель очарованной печали,
возносишь ты и скрипку, и фагот.

Вот распустились огненные розы,
о град ночной – таинственная сень,
кромешной тьме не ведомы наркозы,
но ускользает мыслящая тень.

Там облака, как озаренье мысли,
над стогнами звучащими повисли.

Церковь спит. За палисадом
по дороге столбовой
за шагающим отрядом
проезжает верховой.

Дымка горькая разлита
в зимнем сумраке квартир,
но смотри, уж бьет копытом
беспечальный конвоир.

Будто зелье и не злое,
но за дальнею чертой
реет пламя голубое
над поверженной золой.

Там уж вечная оплата,
скрип кибиток и оков,
грозный вопль газавата
всеземных материков.

И уж чудится спросонок
хохот, крики, балаган,
легкой шуткою бесенок
вынимает ятаган.

Бьет приветливо копытом,
уж теперь его не тронь,
в черной раме деловитый
сине-розовый огонь.

И знамена, и хоругви,
и прельщающий рожок.
Эй, не спи, погаснут угли,
знай помешивай, дружок.

Посмотри – раскинулась высоко
в кущах звезд великая страна,
зовы, зовы братского истока,
есть у мира родина одна.

Как Лицей и дантовы терцины,
в дни трудов, рождений или тризн,
нам в судьбе уже предвозвестимы
берега далекие отчизн.

Все нам здесь – от солнечного следа,
все нам здесь – надежда и урок,
как чертеж бесстрашный Архимеда,
обагривший эллинский песок.

Уж вся заснежена Плющиха
и зимний день почил в слезах,
ты помнишь дом – пустынно-тихо
в его нездешних этажах.

И в темноте очнутся речи,
и вот часы с надеждой бьют,
и мысли странно потекут,
но вспыхнут траурные свечи.

Тогда мелькающей чредой
начнутся странствия, и тени
взбегут на легкие ступени,
пренебрегая пустотой.

О чей же голос, столь знакомый,
в провалах блещущих зеркал?
Твой смех безжалостно-суровый,
как мотылек, затрепетал.

Лишь черный след на белоснежном
в прикосновении чужом.
Так две души – в тщете мятежной
уже не помнят о былом.

Плещется море.
Ужели весна?
Будто – как цель —
нам природа ясна.

Празднуем тихо,
грезим ли вслух,
сколько в природе
веселых старух!

Птиц развеселых
и тех стариков,
ждущих, как вечность,
ее пустяков.

Бога восславим,
радость и свет!
Солнышко греет,
холода нет.

Так познается
природа сама:
вольность – весною
зимою – тюрьма.

О голос далекий,
о чем ты поешь?
Кого заклинаешь,
тоскуешь и ждешь?

Обеты благие,
как скалы, тверды,
зачем ты стоишь
у грозящей воды?

И руки ее
расплетают венок,
и падает тихо
заветный цветок.

За веру благую
к ней волны нежны,
звучит аллилуйя,
и никнут валы.

Загадочный берег, отчизна,
туманная нега моя,
в магический свет символизма
окутана наша ладья.

Стоят у руля капитаны,
незримо шумят паруса
в далекие гордые страны,
где в грезах текут небеса.

О мудрость ночного залива,
как парусник твой освещен!
Но бездна воды молчалива,
как черная пропасть времен.

И вахту несут капитаны,
когда ураганы и штиль,
незримы желанные страны
на тысячи солнечных миль.

Но будто огни семафора
мелькают в туманной дали —
как бы побережье Босфора
у края желанной Земли.