Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Стихотворения

На страницах утренней «Star» 3 3 «Звезда» (англ.).
встречу я собачонку Пифа;
и, покуда туманно и тихо,
благодушен Тверской бульвар.

Фонари отодвинуты в площадь.
Скорбный Пушкин, и рядом – аптека.
Что ж, живущему здесь от века
обитаемо все на ощупь.

Собачонка бежит, петляет,
а за мной господин наблюдает.

И лицо его так знакомо,
и черты его так покойны.
Это он, кавалер закона,
Бенкендорфа слуга достойный.

Вот идет он. Бульвар пустынный,
собачонка за ним ковыляет…
Будто мысли мои читает
философии друг старинный.

Расскажи мне сказку, что ли,
про сосновый бор дремучий,
про дорогу в чистом поле
и про случай неминучий.

И про участь бедной девы,
что в изгнании томится,
повернешь коня налево —
королевские темницы.

А направо или прямо —
путь заказан и запретен,
за опушкой – волчьи ямы
и ловцов стальные сети.

Что-то сбудется в дороге,
быть ли раненым, убитым?
Витязь крестится в тревоге,
верный конь уж бьет копытом.

Дева ждет в чужой неволе,
замка высятся твердыни,
верный конь – умчался в поле,
витязь – крестится поныне.

Куда мы донесем свои инициалы,
своих пожарищ где оставим след?
Но в будущих мирах мы все – провинциалы,
с усмешкой горькою непретворенных лет.

И поступью тяжелой и надменной,
равняя в строй машины и умы,
мы к вам всплывем с окраины Вселенной,
как осминог, поднявшийся из тьмы.

О где?!.. Откликнись!
Я от тебя пространством отгорожен,
отринут, обездолен, обострожен.
Где голос твой, где запах твой и смех,
где каблучков звенящее стаккато,
где милых глаз небесный, тайный свет?
И душат слезы вдруг, как в юности когда-то.

Откликнись, друг! Беспечность слов
нам бесполезных рук не свяжет,
глагол возвышенный обяжет,
но крепок роковой засов!
Так бедный узник мечется по клети,
услышав вскрик призывный за стеной!
Что делать мне, услышав голос твой?
Откликнись, друг!..

Далекий колокола звон
звучал над башней городской,
где никнул уличный прибой.

Как непрестанный стон окон,
он ничего не означал.
Ах, не забыть, как он звучал!

И кто-то плакал надо мной
в стране – далекой и родной.

Благодарю учителей
за все немыслимые муки,
за все искусства и науки,
за Царскосельский наш Лицей.

Тебя я славлю, Геттинген,
и Лейден славлю, и Сорбонну
за вольность нашу и свободу!
Сим победиша прах и тлен!

Чтоб вторил чувству дух христьянский,
разлей хмельное, Дионис,
и звоном чаш благословись,
как наш Денис, Денис гусарский.

Наставники мои, я вас
в заветной памяти лелею…
Но сердце, блага вожделея,
ведет свой собственный рассказ.

Раздвинь глухие шторы
и лист багряный тронь,
в хитиновых узорах
там плещется огонь.

И лампы Аладдина
повернуто кольцо.
И ярко опалимы
и руки, и лицо.

Над безной хлорофилла
из вечной немоты
зеленые светила
нам блещут с высоты.

Там жизни вызов гордый,
пронзающий века,
и розовой аортой
пылают облака.

И жест ее отточен,
и взгляд ее упрям,
как этой звездной ночью —
багрян, багрян, багрян!