Александр Петрушкин - Тетради 2002—2005 годов

– 6-
или так кощуны затаились до времени скорбного
или это в ладошки мои падал солнечный луч
а дитя все лепечет хлопочет над ниточкой
теребит – беспокойно вгрызаясь – материнскую грудь
………………………………………………………………

– 7-
или сроки ушили или мягкий живот не надрезан
или время сбежало за молоком в продырявленной крынке
или между речей забываешь что воск укорочен
или прялка упала и раскатилась на смехи
или руки чисты или крыша над нами обрякла
или так кощуны затаились до времени скорбного
или белый паук метит крошкой в угол девятый
но пресветлые земли вьются на старинную прялку
пребыванием нашим на тридцать седьмом километре
или падает дым из трубы и царапает стекла
воробей залетел и нечистая влага свербит
или это в ладошки мои падал солнечный луч
или руки по локоть напились воды земляничной
и у женщины выхода два из которых мужчина
и страстная нас минула или прощенья не будет
или женщина в небо течет или мы на задворке
нет ни толка ни прялки ни тьмы ни расплаты
а дитя все лепечет хлопочет над ниточкой

Потрогав пустоту чувствуешь радость узнавания – это
непослушное слово закатилось под скрип кровати:
к пяти – надо встать, умыться, прочитать молитву,
почесать кафель

ванной соленой водой, услышать как дышат соседи,
звери, жидкость, ползающая под твоей кожей —
если ты окрикнешь меня в это время – я вряд ли услышу
(но может – позже),

в смысле – никогда, что и есть самое точное время.
Прочитав книгу – вспомнить ли содержанье необходимо?
или ловить проституток на бульваре, вокзале, с пригоревшей кожей
ожидать любви или автомобиля…

Позовешь, окрикнешь, прошепчешь, смолчишь, что неважно:
окончательный результат связок – твое молчанье…
оградись от человека голосом – вот и вся святость
или ее обещанье.

где искать там где пыль побросала на пол
свертки душ серебристо скользит поднебесный осколок
все что не было стало необычайно светло
и стоишь или держишь помятый кометою полог
никогда вдруг настало и смотрит с усмешкой на дно
то понятное названо после рождается скрипом
только крысы сутяжат нам время и смотришь в окно
будто снова родился и пасмурный свет оказался к лицу
и не ангелы нас сберегут а бродяжка и квас
чертохвостит и плачет опять верхотурская небыль
мы читаем опять о себе для себя по губам
или едем опять не туда и сосем сухой стебель

непохоже что выжить возможно
и надо – в коротком
не расколешь губы и узла
только если о ветхом
ты раз скажешь
как будто опадшая троя
просыпается в снежной
невнятице пошлых историй
мы уходим но пепел
глаза прорастает навылет
даже смерти здесь нет
только речь из отсутствия неба

– 1-
Ты не приходишь. В этом – отгадка сцены
пустой, что червяк в башмаке с трещиной в сердцевине —
взглянешь в дырку, увидишь небо, обрывки пены
пивной, память о нашем эллинстве, в которой сгинем.
Если искать, то линию, а лучше – точку,
смятые наволочки, сброшенные, как старая кожа, на пол,
тапочки, вбитые в поле гвозди или хотя бы заточку,
или тело свое, чтоб отдать его пескам, как рапорт.
Не пройдет и недели, как небо от скуки взвоет,
изваяния оживут, от сиртаки
в лечебнице скроешься – медсестра уколет
и вот – уже июнь, на могиле – раки
и юнцы празднуют твою кончину.
(отдаю им честь, как щель и земля – клину)

– 2-
Просыпаюсь около океана. Пишу дневник.
Божок на блокноте разлил чернила. Отсутствует собеседник.
Холод. Суббота и вторник расколоты гильотиной
родника. Кружева, дорогая я позабыл на стекле,
отшлифованном приливной волной.
Дорога приключилась длинной,
книга – незаконченной. Это шанс
протянуть время, как нить сквозь сено,
схавать воз хлеба, ладошку любви
отражения к оригиналу. Я последний
табак скручиваю в газету. Позови
меня к себе и я закурю. В грязи
засыпаю калачиком и бормочу: не уступай стези,
нет ни доброй воды, ни соленой, ни скверной.

– 3-
Конечная остановка. Транспорт стоит в очереди за людьми.
О ветре здесь говорят шепотом или молчат в траве.
Скоро – обедня, гроза, ропот сводня, сходня, ребенок,
хлев, крошки в высушенной бороде,
а если спросят, где я, отвечай в манде,
в том смысле, что только что выбрался из пеленок.
Эта жара прошибает дырку во лбу не хуже синицы, из черепной коробки
стремящейся вылететь к воздуху. Из подзорной трубы
взгляд падает на перекресток, как на руки акушерки.
Предпочитаю дождь из всех видов борьбы,
уход – любой из свобод, расстоянье – постельной порке.
Белый июнь меня доканает: числа с 1 до 0, а иных здесь нет.
На что это похоже? На трещину в скорлупе. На выстрел
нас обходит город. Я лежу на газоне, похожем на крест. Я устал от истин.

– 4-
Птенчик мой, этой стране непосильны люди:
на въезде оставляем отпечатки пальцев, бумагу
и шепот. Услышав, как фараон просвистит «фью», ты
должна превратиться в покрывало или кактус.
Бутылка всегда дрейфует в Саргассы. Меняя стили
ты доживешь до Праги и прачки с Пражской
наполнят твое молчанье. Когда прошили
тебя этой почвой навылет, то обделили каской.
Соленые вещи на подоконнике. Черная кошка в подъезде.
На базаре – судный день. Разговоров на полгорода.
Хазары и обыватели закрывают лавочку (в этом месте
положено чихнуть, но нет повода) —
в ребристой тишине ты слушаешь полет овода.
Не бойся. Не лети. Эта чашка расколота.

– 5-
Снулая рыба приподнимает плавник,
как знамя победы пепла над морщиной течения в океане.
Практик ишет булочную. Идеалист – через крик —
возвещает мир, что его он разлил. В стакане,
как зрачок проплывает осколок неба —
в нашем окружении мутно, пасмурно – такова V
воздуха над горизонтом. Отломи хлеба
и выпей птичьей крови. История
мира приблизилась снова к старту из падали,
осторожный свет, как слепой, ощупывает сердце комнаты,
в том смысле, что человека, который спит там, где его спрятали
за скрипом пыльные предметы. Из гимна ты
когда-нибудь вырастешь. Спартанец Спарты
бежит – потому что корни его любви сотканы из ее пустоты.