Александр Алейник - Абрис

АК , мой троюродный брат,
Жил близ вокзала. Остановка
Трамвая, домик. «Очень рад!»
Вхожу в квартиру. Обстановка
Шикарна. Дядя Зюзя здесь.
«Соломка» , павшая с небес.
Обед роскошен, как всегда,
И с газом (вонь) одна вода.
А после мы идём в кино,
Недалеко, тут повернуть.
Сидим и смотрим, и моргнуть,
Когда он тихо скажет: «Но».
В ковбойском фильме за углом,
Где некогда стоял их дом.

О дяде Изе: он повоевал,
Рассказывал, что на войне, однажды,
Он мылся в бане – карнавал
Мытьё такое с женщинами! Дважды
Был ранен, но остался жив
И, планки быстро прикрутив,
Пришёл и поступил в юристы,
Закончил всё и был басистым,
И встретил молодую Суламифь,
Женился, двое мальчиков, работа,
Не отпускало чувство фронта,
И тут пошёл корабль на риф.
Он заболел – кишечник, рак,
Без ха-ха-ха, без всяких врак.

О, дядя Изя умирал
В квартире осенью, я слышал,
Как он через окно кричал.
Дыханья нет, потом подышит,
И снова шум, истошный крик,
Молчанье, новый маховик
Качнулся, тишь, и новый звук
Обрушит словно новых мук
На вас, конец и тишина,
Минута полная, и взрыв,
Таинственный глухой надрыв,
И дальше снова задана
Программа Алику и мне,
Мы слышим звуки в беготне.

Немного откручу назад
Я ленту памяти об Изе,
Вы знаете, что жизнь под зад
Даёт, что думать об эскизе?
Все родичи, знакомые его
Пришли к нему, ни одного
Которого не оказалось.
Собранье их тогда сказало,
Что дело плохо, но мы здесь,
Чтоб помогать жене и детям,
Давайте мы себе пометим,
Что Изя Кац сейчас в нужде.
Мы платим всю зарплату ей,
Пока не вырастим детей.

Вы можете здесь удивляться
И что угодно говорить,
Пожалуйста, глядите в святцы,
Но люди поклялись платить.
У Суламифь была опека —
Носили деньги человеку,
Что ж, в доме денег ни копья,
Понятно всё, семья, друзья.
Как будто из станкозавода
Всё доставляли ей домой,
Как в море каждый день прибой
Платили каждый месяц – годы.
А Лазарь, тот, что старший сын,
Теперь в Израиле, аминь.

Да, если помните жену,
Суламу, то попозже в Горьком
Смерть призвала её одну,
Мир праху, всё по договору.
Она у ней позабрала,
Оставив лёгкие дела.
Ходила по пятам, следила
Пока не чавкнула могила,
Пока не грянул с неба хор,
Смежились сразу тёмны вежды,
И прах унёс её надежды
На малость малую, забор
Закрылся, бездна наступила,
К теням она пошла, спустилась.

Я помню, как на снимках Лазарь
Всё улыбается, гляди.
Ни одного не помню раза,
Чтоб он кому-то досадил.
Он возрастом был равен Лёве,
Но разве близок? Он в основе
Диаметрально был другой.
А Лёва? Фигушки , постой.
Ведь Лазарь был прекрасным братом
Для Алика. Он был своим.
Он Аликом всегда любим,
Не то что с нами, кончишь патом,
Когда захочешь сделать ход,
Ан глядь – и кончился завод.

А дед любил меня и Лёву,
Не понимая, что неправ,
Мы оба были, две подковы,
Источником его забав.
Не видел разницы меж нами.
Один – хорош, другой – во сраме.
Ему всё было всё равно,
Хоть спичку кинь, а хоть бревно.
Ну, мальчики шалят, играют,
Повздорили, пройдёт в момент.
Он действовал как резидент,
А мальчики всё залипают,
Пока он любит, нежит нас;
Огонь приязни не погас.

Мы в пятом классе. С Чудалёвым
Я еду в город. Мы сошли,
Направились по зову зова
В Дом Пионеров . Надо ли
Рассказывать, как мы разделись?
Прошли наверх и в зале сели.
Мы стали слушать и смотреть,
Потом я начал так скорбеть
Над трупом Б. Л. Пастернака,
Что встал вступиться за него.
Молчанье. Дяди: «Что? Чего?»
И. Чурдалёв ведёрко шлака
Засыпал на больших дядей.
Оделись в холод площадей.

Литературой я увлёкся,
Но, слава богу, не один,
Я в ней, как многие, толокся,
Не зная множества пружин,
Что двигают литературу.
Я думал, что от синекуры
Зависит собственный успех,
Печаль, волненье или смех.
Но было нечто, что не знал я —
Тоска глубокая, когда
До слёз доводит, господа,
Масштаб страданий планетарный,
Когда бессмысленно ловить.
О, Господи, скажи – как жить?

Но каждый для себя решает
Дорогу собственных удач,
Туда беспамятно шагает,
Звучнее протрубил трубач.
Ты звук таинственный услышал,
И топаешь без передышки
Навстречу собственной судьбе,
Не зная, сколько же тебе
Пройти останется по миру
Под звук, что мучает тебя,
То ненавидя, то любя,
С тобой играя, как секиру
Взнесёт и жахнет. О, мой Бог,
Не будь Ты с назначением строг.

Она сама в меня входила,
Как в масло входит острый нож:
Ступаешь в воду – сгустки ила,
Пригож ты или непригож,
Вдруг обволакивает ногу,
Ты чувствуешь, что ты пролога
Не знаешь, но ты должен знать,
Ты учишься, себя понять
Невыносимо, но ты к цели
Идёшь, не ведая преград.
Ах, батюшки! Ты будешь рад,
Подумаешь – не ослабели
Те путы меж тобой и ей,
Уйдёшь – и будет ей больней.

Явился предо мной учитель
По рисованию. Вошёл,
Представился. Большой блюститель
Рисунка. Всякий произвол
Он бесконечно ненавидит,
Как будто кто его обидит,
Фамилия его странна —
Он Мяконький ! И, вот те на,
Заика! Николай Фомич, он квёлый,
Морщины на щеках. Он сух,
Он начинает, и тот дух,
Что свойственен ему, весёлый.
Он говорит о новизне,
Что так понятно вам и мне.

Е-сё один великий перл,
Чем начинал урок наш гений,
Брал карандаш, кто бой , кто гёрл —
Все падали. Он бог падений.

«Николаю Фомичу
В ж*пу вставили свечу.
Ты гори-гори, свеча
Николая Фомича».

Ну, детские стишки, пустяк
По милому сравненью с чудом,
И больше я, клянусь, не буду
В дальнейшем делать просто так.

Но, право, мне до слёз смешно,
Хоть было это так давно.

Мы с Игорьком безбожно прогуляли
Урок труда, сказали нам:
– Трудиться! – что ж, мы повздыхали
И вышли. Двор. Без всяких драм
Подходим к двери, и закрыто!
Стучим. Напрасно. Мы забыты.
Тогда от двери отхожу,
Разбег… Я ногу ублажу!
Нога в двери! Дверь проломилась!
Разбег – и Игорь Чурдалёв
Близёхонько. И тут же лбов
Ведут (директор школы!) . Милость
Никак не проявляет к нам.
Назавтра педсовет, бедлам.