Александр Алейник - Абрис

Д’Артаньян был Игорь Чурдалёв.
Друг с той поры далёкой и доныне.
Он восставал на всяческих врагов,
Мы были вместе в середине
Тревог, подавленности. Нас
Не утешает Фортинбрас,
Мы Гамлета оплакиваем вместе,
Готовые погибнуть ради чести.
А клады? Мы искали их
По всем подвалам, закоулкам,
Вдвоём мы лазили по люкам
Всё в помышлениях благих.
Но ничего мы не нашли
И оказались на мели.

Учился я не очень гладко,
Пятёрки – редкость в дневнике,
Четвёрки, тройки, если кратко,
Водились в нашем кошельке.
Умора-парень! Хохотали,
Когда к доске… Все кайфовали
Над колким юмором моим,
Но зоркий глаз неумолим.
Учительница. Игорь в курсе.
Родная бабушка его!
А мне, представьте, каково,
Когда при нём, а я во вкусе.
Приходится молчать и мне,
Мы с ним повсюду наравне.

С младенчества я был привязан
К двоюродному брату моему.
По чести был ему обязан.
Он далеко… И почему
Судьба связала нас, разъединила,
Обоих впрок потеребила,
И нет его. А я живу.
Эй! Алик! Отзовись! Ау!
Двоюродный! Я обнаружил,
Когда пришёл я в третий класс,
Мой братик, добрый Алик Кац,
Другое Я, мой крепкий друже,
Учёба в школе сорок девять.
Я слышу вас. Скажите, где вы?

А грех на мне. Я выбил зуб
Ему ударом. В третьем классе.
Я никакой не душегуб —
Король манежа при Пегасе.
Всё брат родной. Зовёт вдвоём
С приятелем в какой-то дом,
Даёт по паре нам перчаток.
Мы глупые, как медвежата,
Стоим и начинаем бой.
Удар… И зуб летит молочный.
Так, нам головки замороча,
Он наслаждается собой!
А Алик? Он меня простил,
Он все печали погасил.

В апреле прихожу я в школу.
Звонок. Все высыпали. Мы
За ними. Радио и соло.
А наши бедные умы
Поражены известьем громким:
– Гагарин полетел! – подскоков
Поток! Мы дожили! Ура!
И прочее et cetera.
Пошло другое увлеченье —
Вернулся космос снова к нам.
Мы сговорились, и врагам
Мы объявили nota bene!
Отправились мы через мост
Под кучу шуток и острот.

Гагарин Юрий Алексеич,
Любимый дедушкин герой,
И летчик, друг его, Серегин,
Давно лежат в земле сырой.
Быть может, дедушка их встретил
И рассказал, как их жалел,
Когда они разбились оземь,
Ведь он за ними улетел.
Теперь все трое там, все трое,
Где Рим, и Греция, и Троя,
И если скучно им втроем,
Пусть не скучают. Мы придём.

Неправда это. На трамвае
Мы ехали через Оку,
В снегу дома, холмы вставали,
И небо было начеку.
Вдруг снег пошёл. Мы поднимались.
Вот планетарий. Мы из дали
(Поскольку было далеко)
Глядели в реки, в молоко
Реки Оки и – справа – Волги.
В снегу и старый окский мост,
Деливший реку, и на ост.
Канавино, и долгоногий
Трамвайный путь на берегу —
Как нож прошёл по пирогу.

Я видел планетарий раньше,
Он маленький; и белый снег.
От остановки он подальше,
Повыше. Не попал бы ввек
В него, когда б не это утро.
Кричали все. А мы? Мы мудро
Пришли сюда. Мы входим внутрь.
– Эй, мальчики… Чего? Да ну!
Мы стали приходить два раза
В неделю в новую мечту.
Тачали стёклышки. Вплету
В роман рассказ о пользе глазу
Глядеть сквозь малое стекло
На то, что в космосе прошло.

Мы, маленькие, там тачали
Среди кружка больших людей,
А вечерами обретали
У телескопа сонм идей.
Мы грезили полётом в космос,
Глядели ввысь, искали дома
Для наших тел, голов, сердец.
Мы думали, что есть гребец,
Который смотрит тоже в небо
И, может быть, увидит нас.
– Эй! Дорогой! Небесный ас!
Лети сюда! Я в жизни не был
Ни в космосе, ни в голубой тени
У вас; мой голос сохрани.

Я трачу жизнь не для того,
Кто труд мой правильно оценит,
Чтоб мне в потомстве боевом
Не обернутся вашей тенью.
Ну, я умру, пробьёт мой час.
Утешит моя гибель вас?
Да вряд ли, жизнь – она звезда,
От смерти – прыг! И никуда
Не вырваться, хоть как не бейся.
Беда торчит в себе самой.
Так что вам до родства со мной?
Рассудок ваш, шагни и взвейся,
А смерть и от неё покой.
Что будет с жизнью и со мной?

Осталось верить только в чудо.
О, горький, неминучий бой!
А смерть? Да ну её, паскуду.
Не веришь? Ну и чёрт с тобой.
О смерти надо все заботы,
Оставить, ровно позолоту
Дремота… А потом и сон.
Смерть – мир другой. Что значит он?
Обрыв… Конец и прекращенье
Забот, печалей и скорбей,
И станет хорошо… слабей…
На вечном ты с тех пор рентгене.
Что там увидят, то в тебе,
Ты не причастен к ворожбе.

Тачали мы, и надоело.
Три месяца прошло. Июль.
Я с мамой в лагерь. Вот, пробелы
В воспоминаньях. Карауль
Ты памяти своей основы,
Что было раньше, станет новым,
За прошлое сейчас возьмись,
Ты только правду отщеми
От вороха воспоминаний,
Что было нам не изменить.
Так проходили наши дни,
Как время, далеко, в тумане.
Ты ищешь, где проходит путь —
Секунд потраченных пальбу.

Дружок мой, толстый Миша Слугин,
Большой и добрый человек.
Я преданней и лучше друга,
Наверно, не сыщу вовек,
Но Игорь тоже ходит в первых,
Он, правда, на поджатых нервах,
А Миша – добрая душа,
Он белобрысый, есть в нём шарм,
И всё. Достаточно для дружбы,
И преданность твоим страстям,
Наверное, забавна вам,
Мне нет, и, Мишенька, голуба,
Я сохраню твой добрый вид,
Пройдя сквозь жизни лабиринт.

Глухая ночь. С наганом Галя
Идёт к махровым кулакам.
Её на бой в стране позвали,
Несдобровать её врагам.
Так приблизительно я думал
О бабушки лице угрюмом,
Была учителкой она,
И Чурдалёв – те времена —
Был в нашем классе внуком «дамы»
Галины (столько лет прошло)
Сергеевны (раз-два… в седло!),
И гнавшей лошадь с криком «Мама!»
Галин Сергеевны мы все
Боялись гнева и досье.

Обед в роскошном ресторане,
На первое – шикарный борщ.
Вокзал наискосок от зданья.
Оркестра нет. Какая мощь
У Игоря. Директор дед!
Сияют окна и паркет.
Он нас сюда поесть позвал.
Едим, как будто ритуал
Мы исполняем. Вот второе.
Бифштекс с картошкою! Беда!
Я есть, что ли, пришёл сюда?
Официант – лицо смурное.
Наверное, он денег ждёт,
А дед ни капли не даёт.

Я ночью вспомнил дядю Капу:
На лодке плыли в те места,
Где рыбу можно с лодки лапать.
Он ботало и тра-та-та…
Услышав звуки рыбы, разом
Теряли цели, толк и разум.
Фонарь всё это освещал,
А он без роздыху таскал
Огромных карпов. Всё! Хана!
Мы плыли в лодке, полной рыбы.
Он опасался штрафа, ибо
Всё может быть… Скорей, волна,
Качай, неси нас от прудов,
Подальше от людских шагов.