Александр Алейник - Абрис

Я, помнится, в ночное ездил
На лошадёнке. Я глядел
Вокруг, и Божье милосердье
Я чувствовал среди людей.
Я маленький, почти что птенчик,
Меня закутали по плечи,
Идёт мужик и еду я.
И вдруг я вижу как змея
При свете неба рот открыла,
Он – жах! – и дохлая змея.
И хохот громкий меж бабья:
История их рассмешила.
Сидели ночью вкруг костра
Под небом, полным серебра.

Я вспоминаю – вот названье
Романа. Но куда же я?
Нет, Абрис – буковок собранье,
Что даст основу бытия.
А – это Александр Алейник.
С – Саша – да-а-алеко от тлена.
Довольно, и сейчас апрель —
Яснеет ум и жизнь и цель.
Глава закончена. Победы
Вы можете увидеть в ней,
А пораженья – где слабей,
Где поживей, вам лучше ведать
Чем прочитать, затем забыть,
Чтоб время сбагрить и убить.

Галин Сергеевна в очках,
Взгляд строгий, волосы седые,
Такую лучше бы в войсках,
В руках мозолистой России.
Ан нету – в школе, за столом.
Над партами, как грянул гром,
Пошла гроза, и шум, и треск.
И с неба молний свет и блеск.
Галин Сергеевна , я помню:
Из пионеров исключён
За мелочь: «Он виновен . Он!» —
Звон в голове, ка-ме-но-лом-ня.
Ну ладно, что там ворошить,
Мы живы, вам бы так прожить.

В гостях у Игоря: я ем
Картошку жареную с мясом.
Как вкусно! Божий рай! Эдем!
– Ещё? – Ещё. – Божественно? – Потрясно! —
Галин Сергеевна кладёт,
А Саша аккуратно жрёт
Всё, что положит на тарелку.
Над нами бабушка-сиделка.
Нам было очень хорошо.
Мы вышли: вечер, в небе звёзды.
На улице листвой берёзы
Шумят-поют, и дождь прошел.
Я шёл домой и помнил вечер,
Он Игорем очеловечен.

Компания вся собралась
У Миши Слугина в квартире.
Мы «Битлз» слушаем. – Вот класс! —
– Ох, хорошо! – Без облезира! —
В окошко солнце бьёт вовсю.
– Тебе побольше? – Нет, мусью. —
Так разговор и продолжался,
А «Битлз» впрямь разбушевался.
Потом, на перемене в школе,
Всё вспоминали мы о них,
Мы не смотрели на чувих,
О, господи, нужны нам что —
Их бесконечные да-да?
Уж лучше воля, господа.

Я знал о Мишкиных проделках,
О маме Миши, об отце,
Привезшем то, что станет века
Прекрасной вещью, о птенце —
Магнитофоне. Что ни скажешь,
В его крутую память ляжет.
Нажал на клавишу – поёт
Иль говорит. Он бытиё
В подобие былого крутит,
А ты – ты слушаешь его,
И говоришь себе: во-во!
Всё было правдою до жути,
А правда людям так нужна —
Понять до капельки, до дна.

Ты помнишь дедушку Бабая,
Который подметал наш двор,
И малые, два раздолбая,
Что лезли к деду… где тот вздор
Для головы, набитой крепко,
По самую крутую кепку,
Шалить над ним, дурить всегда?
Посмотришь в прошлое – беда…
Прошло то время золотое,
Когда гуляли мы с тобой,
Не жалко ли тебе – отбой —
Что мы живём в плену застоя,
Что время не остановить,
Течёт от дружбы, от любви.

В четвёртом классе прочитал
Трагедию Шекспира «Гамлет».
Братоубийство я узнал:
Юлит всё время, зубы скалит
Принц датский. Толковать нутром,
Но притворятся дураком!
Пока не узнаёт детали —
Конец! Они в нём распластались.
Тут и зарок братоубийства.
Он знает всё, и мщенье в нём:
Смерть матери, отца, кругом
Он видит подлое витийство.
Он мстит убийце, и хвала.
Как жаль его. Шекспир! Дела!

Он попрощался с королевой
И лёг под деревом поспать.
Заснул тут братик. Боги! Где вы?
Зачал историю клепать.
Он подошёл и, яд доставши,
Перекрестился. Братик старший
Тут отдаёт концы. Ура!
И пушки бьют et ceterá.
А Лёва? Надо тут подумать.
Нет, он не может, это факт.
Характер взбалмошный, чужак.
Ну что ему для остроума?
Достаточно его ума.
Ох, Господи, прости, эх-ма…

Откуда в нём жестокость зверя?
Он подл по-крупному. Он хитр.
Он братец – символ изувера,
Он высунется – и хи-хи…
Он держит против брата мазу,
Прибавит, если чует, газу.
Приятно жить и управлять,
Захочешь – и закабалять.
В семь лет я снял трусы с девчонки,
Пришёл домой и рассказал,
Он всё запомнил, сразу взял
Владычество, как листья коки
Я принял, родичам молчок.
Спроси – хихикнет: – Малый, чо?

Мне лет, наверно, восемь-девять.
Я прихожу домой с двора.
Лицо с царапиной. Брат в гневе.
Стук в рёбра. Началась игра.
Закончена, уходим. Дома
Смотрю в него как незнакомый.
Он Лёва? Правда, он мой брат?
Конечно, я ужасно рад!
Но как же это с ним, противным.
Что унижал меня сто раз.
Иль грянул новый, добрый час,
Когда не надо щепетильным
Мне быть? Не знаю, что сказать.
Не знаю. Надо бы узнать.

Девчонку звали Ниной, вместе
Ходили в школу восемь лет.
Забыли мы и о скелете —
Об этой жуткой срамоте
Проделки роковой моей.
Но Лёвочка, как скарабей,
Учёл и стал меня утюжить,
Так в доме нашем стало хуже
Мне одному, пока прошло
Пять лет. Он начал зубоскалить.
– Родители не заковали, —
В ответ ему сказал назло.
Он изменился, и в лице
Возникла мука о конце.

Примерно лет с шести, не ране,
Узнал всю правду про себя.
«Еврей», сказали мне цыгане,
Весь мир подлунный раздробя
На нации. Что быть евреем?
Цыганом? Русским? Мы чумеем,
Приняв как гадость странный вид.
Орать москаль! Иль Рома! Жид!
Жиды – от польского евреи,
Никак, ничто не против нас.
Орать хотите – в добрый час.
Название от суеверья.
Но плохо, если молодцы
Начнут реветь во все концы.

Я стал стесняться постоянства
Народа нашего, крови.
Что значит мировое братство?
Когда есть принцип – оторви
Любого в свете человека,
Кто не такой как ты. От века
Лежит на всех одна печать,
Что не по нам – то душу рвать.
Взывать к другим: «Возьмитесь, люди,
И бейте беспощадно их!
А то другие всех чувих,
Точняк, о братья, опаскудят!»
Ну что ж, такая маска зла —
Смотритесь лучше в зеркала.

Евреи, русские, татары
Учились в школе наравне,
И сын ты Клаши или Сары —
Всё было безразлично мне.
Я видел в школе тьму евреев
И помню, как от эмпиреев
Они терзали все подряд,
И если вспомнить целый ряд
Промашек, козней и терзаний
Над бедной радостью моей,
То надо до скончанья дней
Поставить кучу изваяний
Им, братьям, в сущности, моим,
Как памятники всем другим.