Александр Алейник - Абрис

На педсовете нас решили
Из школы срочно исключить.
Стоим пред ними: или-или?
Тут начинает всех бесить
Учительница Мин Арона,
Она, как адская горгона,
Кричит на нас, колотит стул,
Вопит то хлыщ, то караул;
Вбивали гвозди ей под зад,
Садится – стул, как подлый гад,
Разваливается… крышка гроба
Так вскочит в полночь. Хохот спас.
Мы в школе! Смех-спаситель нас.

Асимов Коля на неделю
Пришёл, побыл и улетел.
Стонали школьные приделы
От прошлых нехороших дел.
Во-первых, был он весь в наколках —
Тюрьма далёкая и зол как
На вас, на всех, на целый свет —
В тьмутаракань на много лет.
Он посидел и бритвой срезал
У девочки, что впереди,
Одежду – платье – навредил.
Он чёткого, пардон, диеза
Для школы так не увидал,
День кончился и он пропал.

Брунова Таня всё ходила
За мной, пока однажды я
Ей не сказал: «Да что ж ты вбила!»
Потом досталось мне: сия
Оценка Танечки Бруновой
Была неправильной. Я снова
Прошу прощенья, что я так
Сказал. Какой я был дурак!
Она была красивой, стройной
Блондинкой с розовым лицом.
Я был бы рад её рабом
В пределах жизни беспокойной
Подать, что только нужно ей.
Бей, барабан, покруче бей!

Явился третий друг нежданно.
Он рыжий, и лицо его
Сначала показалось странным.
Я чувствовал, что есть родство
Меж нами, дружба сохранится,
Она, как отчая землица,
Продержит нас сто тысяч дней,
Мы сделаемся всех умней.
Друг, Юра Смолин, был угрюмей,
Чем я, черта угрюмая его
Был коммунизм – всё ничего,
Ведь это не мешало думам
Моим над правдою времён,
А коммунизм отвергнет он.

Я летом шестьдесят шестого
Пошёл на пляж, где встретил их,
Генашу Шнейдера и Вову,
Дружков по классу и моих
Картёжников. Играли в карты
У Динерштейна Вовы в хате.
Расположились на втором,
Допрежь из школы мы бегом
(Здесь метров сто) вбежали в двери,
Расположились, чай, тепло.
Колода карт – и повело:
«Что? Преферанс?» На сём примере
Поймёте, как летели дни.
Я что, объелся белены?

Так вот, поспорил я на пляже,
Что мигом зацеплю одну
Девчонку. Мне сказали: «Лажа!»
Поплыл, и я уже в плену
У Карауловой. Мы вышли
На берег и, наверно, свыше,
Увидел Боже, что меня,
Фигуркою оледеня.
Творец смотрел на нашу землю,
На мальчика во цвете лет,
О, Господи, твой суд приемлю.
Смотри и смейся надо мной,
Девчонка – дрянь, а я больной.

Увлёкся я, но не влюбился.
Гуляли вместе. Я сидел
С ней в планетарии, резвился,
Поскольку был большой пробел
С девицами. Я целовался,
Дичайшей спесью наливался
От Люськи, но всему цена —
Мне опротивела она.
Умишка плоский, только губы
Влекли меня, по правде, к ней,
А остальное мне, ей-ей —
Казалось скучным, мелким, грубым.
Но Караулова в меня
Вцепилась, будущим маня.

Сидели мы на физкультуре,
А солнце было против нас,
Подглядывали Лидке, дуре,
Мы под ноги. О, Божий глас —
У Зотовой, девчонки рыжей,
Колени в стороны. – Гляди же! —
Трусы? Висят вокруг манды
Брада, и главное – беды
И не было б, когда трусишки
Всё закрывали бы тогда,
Но главная во тьме звезда
Освещена, и шалунишки
Глядят на зеркальце в неё:
– О, боже мой! – О, ё-моё!

Сидели бы не близко к полу,
Ан нет, сажали нас всегда
На досочки для волейбола.
Повыше? Не было б вреда.
Урок заканчивался. Солнце
Выходит в небо из оконца.
Звонок. Мы переходим в класс,
Где мучат беспрестанно нас.
Над Лидкой посмеялись после,
Но девочки, вот где фурор.
Атас! Кромешный перебор.
Как изменились все. По школе
Ходили девочки вразвал,
Я чётко мир их познавал.

Седьмой. Всё изменилось круто,
И девочки ходили так
Ново, буднично, и будто
По небу бродит зодиак.
Они совсем переменились —
Перебесились и клубились,
И словно туча наплыла,
А ты стоишь, приберегла
Походкой массу наслаждений,
Ты смотришь на лицо её,
И роковое остриё
Укалывает на мгновенье
Тебя – и всё, и ты погиб,
Ты понимаешь, что ты влип.

Елена Германовна Шнейдер
Была учителем всему,
Как биржевой могучий трейдер,
Она давала твоему
Воображению избыток
Деталей правильного быта,
Она взяла, и пятый класс
Стал домом праведным для нас.
Руководитель класса – штука,
С которой надо поострей
И лучше с ходу, похрабрей
Добиться, чтобы скорость звука
Приказами к ученикам.
Всё хорошо, и слава нам.

Вы помните, мой друг, картёжник,
Генаша Шнейдер? Был он сын
Её – шутник, он был художник.
Стройинститут, потом власы
Взяла работа. Инженерит.
А может, пенсия? Зрит. Верит.
Играет в шахматы? Давно
Я не видал его. Равно
Елену Германовну. Время
Идёт бесплатно, каждый день.
Ты руку в Божью высь воздень,
Чтобы понять, что на эмблеме
Базируется ничего,
Ни тела, ни души его.

Борис Адольфыч Рац – явленье,
Что трудно мне вам объяснить.
Учитель физики. Он денег
Потратил столько на фигни
Изрядной – книги, книги, книги.
Когда вошёл, тогда вериги
Упали сверху на меня —
Шкафы, в которых как броня
Стояли полные собранья
Различных авторов, но я
Увидел, как от а до я,
Все книги, против их желанья,
Во множестве – я не шучу – у нас
Повторы, и по много раз.

Собраний пять стояли вместе
Шекспира, три Гюго, а шесть
Сервантеса. На должном месте.
Все одинаковые. Есть
У вас сей прыти объясненье?
Я думал: что ж, родился гений,
Понаписал – и нет его.
Рац выступит и скажет: «Во!»
Потом притащит, всё расставит
И будет целый день смотреть.
Но хорошо бы заиметь,
Чего себе он не представит —
Книженцию, что воровство
Работает против него.

Аркаша Рац, старинный друг,
С которым вместе мы учились,
Сынок Бориса и дундук.
Ну, вспомним, вместе сговорились
Пойти туда, где новый цирк
Уже выпрастывал свой клык.
Песок, наваленный как море,
Разбушевался на просторе.
По морю бегали мы славно,
Оно бурлило, и нога
Искала глупого врага,
Который умирал забавно
В песке, среди других врагов,
Отколошмаченных дубов.

Наташа Зеленова – дама,
Что вызывала у меня
Волненье. Ева у Адама
Когда всё сделалось , маня
Его, заблудшего супруга,
Хоть с кем блудить? Его округа
Была до прелести чиста —
То человечества врата.
Глаза и девственная прелесть,
Высокая, тугая грудь
Мешали правильно вздохнуть.
Они изысканно смотрелись
На фоне прочих милых дам.
Ах, солнышко! И не представить вам.