Борис Михин - Дежурный по ночи

Ты помнишь (?), – обо всём мы забывали,
когда на детстве поспевали вишни,
молчали ночью громко в «третий лишний»…
и будущего было мало.

Я понял: как ни кружится дорога,
на западе всегда стареет алым.
По мере приближения к финалу
зачем-то будущего стало много.

Мы знаем: помнить и понять – полдела.
Быть нужным, часть себя другим оставить…
достаточно?
Бог весть.
Мы не устали,
но будущее быстро пролетело.

Очень трудно собрать волю в кучу
и что-то писать,
не везёт если. Что там за кучер?
Ужели Иса?!

Неужели Ему дело есть до
моих мелких дел?
Мне бы самостоятельно ездить.
Да только вот где…

А с другой стороны, может это
свобода – молчать?
И, руки не имея железной,
растратить колчан
мимо всех из возможных… не целей,
хотя бы ворон,
и лежать в поле дивной люцерны
дням наоборот,
поперёк временного потока,
напротив небес,
бессловесным, без проку, без толку
себя даже без.

Остановка.
Для локомотива
молитвы кромсать,
как дрова. Но Тебе не противно,
Иса?

Обычно я – неважный цветовод.
Салат пошинковать… а тут – не очень.
Откуда бы вдруг это существо (?) —
на подоконнике пылилась ночь.

Не поливал ни разу, но она
цвела мне бестолково, ежедневно,
луной и фонарями в цвет оранж,
а я рвал звёзды, рифмой обеднев.

В окне битком набитом пустотой
что было ждать, когда в груди она же
давила душу тяжестью в сто тонн
непризнанности, лже-друзей.

Тоннаж
невыносимо жуткий в темноте.
Но дальний свет напротив – как издёвка,
и ненавистную благословляя тень,
всё так же крал, гася руками, звёзды.

Десятилетия спустя привык,
стал поливать бессонницей источник
рассветов, и кашповый мой ковыль
стал лучшим другом. Под стихи и «скотч».

Утомительная будней карусель…
Мода гладить маленьких собак…
очевидно, это мода на друзей,
но кому-то вечно – не судьба.

А просить бессмысленно. И мы,
чередуя средами вино,
покупаем псов: они немы…
Но кому-то ведь не всё равно.

«Может быть» – вот главное из всех
оснований жить.
В карманах брюк
тот кто носит с «Pedigree» кисет,
для какой-то псины – лучший друг,

но присев к собаке, убедись,
что она – единственная из.

«Может быть»… ты загляделся вниз?
А когда-то надо бы и – ввысь.

Концовка всё ближе и ближе,
но не прекращаю метаться,
как на поводке утром такса, —
ведь я так и не был в Париже,
и не довелось камнем цокать
алтаев, нью-йорков…
Однако,
надеюсь, что звук одинаков.

А вот результаты концовки…

Мне нравится в колоброжении толпы
предусмотрительно расположиться
там, где толпа на личности крошится,
и услаждать исследовательский свой пыл.

Всё очень просто: наблюдая за людьми,
зачем анализировать причины
различий? Ведь важнее их наличий
нет ничего.
Так мать любуется детьми.

И, кстати сказать, концентрация снов на квадрат
бессонниц обратно пропорциональна
количеству лет. Время одноканально,
и реверса не допускает.
Кто ж этому рад…

Когда концентрация сна понижается до
сверхминимума за последние страхи,
то мысли хрустят, как банальный арахис,
в процессе бесцельных гуляний в аллеях садов.

И нет ничего удивительного в пустоте
мне, напоминающему нечто вроде
её части. Часть – не на целое ордер.
И в случае у пустоты – это души без тел.

А тело, пожалуй, уже не покинет матрац
(не из-за – скорей вопреки ожиданиям смерти).

Кто курицу-Землю под Солнце поставил на вертел?
Гриль неравномерен, и холоден душ концентрат.

В пустой башке, как осенью в скворечнике,
не важно, что там раньше в ней наверчено
(неважность – жуткий признак пустоты).
Теперь привычно
бормочу чужое,
сквозняк унёс «своё». И смысл в боржоми,
когда в углах пылища,
дом остыл.

Я не актёр, но кто-то мне суфлёрствует
напористо.
Ему что… сердце чёрствое.
И чтобы промолчать, одену плащ
да – в мокрый город, в грохот улиц, в люди.
Что будет – точно было. Но вот будет?
Такая у причин и следствий блажь.

Всё хорошо (пустому всё – хорошее).
Дивлюсь красавице, торгующей мороженым:
кому сейчас оно?
Возьму одно
для поддержания баланса смысла…
и выкину. Аллея с миной кислой
идёт на дно.

Сэр Дождь потворствует тому напористо.
Какой-то вечер нынче не истористый
на сказки.
Тоже, видимо, в скворцах
сбежавших дело. У причин ход вязкий,
зато конец захлопнет двери с лязгом,
и остаётся «не своё» «нести» в сердцах.

Пытаюсь не махать чужими флагами
(попытка – это, вероятно, главное),
но результаты не зависят от
ни ветра, ни меня, ни направлений.
Домой. Свобода – это тот же пленник
пустот.

Гриппозно сморкаясь в тучи,
солнце зимой заболело.
Процесс невозможно вдумчив,
Дырку б меж рёбер заделать:

туда попадает осень.
Не заразиться чтобы,
«бы внутрь вина», в шарф – носик…
но позабыл где-то штопор.

Выкручиваться придётся
как-то иначе. Фиаско.
Суббота, сентябрь, тучи-клёцки,
и на груди нет повязки.

А завтра был дождь. Наверно
будущее не наступит.
Года – это времени ревность
и предсказуемость судеб.

Промозгло, стихово, хрипло.
Традиционно ранен
сиренево-древним гриппом,
выживу, сдохнув заранее.

Водяная, мировая
осень. От дождя
на асфальте заживают
оспинки, зудя.

Кожа луж морщит под ветром.
Личность под зонтом
думает, что дождь бессмертен,
а вся жизнь – потом.

Каблуками, каблуками
с пятки на носок…
Космос – поле, звёзды – камни…
Дождь царит, косой.

И задумчивая личность
вовсе не спешит
жить (спешить ведь неприлично),
кончиком души —
кончиком зонта щекотит
бороду царю.