Борис Михин - Дежурный по ночи

Ты просила брюлик,
Боже, как же пошло!
Будущее любит
становиться прошлым.

Но не мы.
Ты знаешь,
прошлое – не камень.
На – твой.
Исчезаю
ветром под руками,
а тебе на память —
искра на фаланге…
Будущее – паперть
даже с кучей «Франклинов».

Мы все живём в «практически достиг»,
в «ещё чуть-чуть».
Однако – не живые.
Что если умереть в одном «прости»,
при этом в прочих «хрен с ним» выжить?

Держась за «потому что», ни за что
не выплыть против «это не возможно».
Бульварю.
Люди с лицами святош
себя пытают. И молчат истошно.

А в это время медленный июнь
внедрял, то ливень, то скамейки в парке
для тех, кто «хорошо-то как» поют…
Внесу и я в «жизнь – это трудно» правки.

Под огромными майскими липами
людям легче по кругу блуждается,
(не по парку ведь в самом-то!).
Хлипкие
оправдания сжав между пальцами
в виде листьев каких-то и тоненьких
неизвестных цветов, одураченным
я в толпе.
Завсегда это модненько —
божьим слыть (но не быть) одуванчиком.
Хороша нынче в мире иллюзия
что, мол, всё хорошо и приемлемо.
Наживусь аж до смертушки в зюзю я.

Любим прятать ошибки под землю мы…

Для живых там места заповедные,
правда, корни – оттуда.
И возимся
с тем, что веником вырастет, веруя:
нет ошибок – «прошли», студиозусы.

На своих же ошибках взращённые,
изучаем (пытаемся) новые.
Бог потайственно ржёт и вощёную
заполняет дощечку кленовую,
где напротив любого есть клеточки.

Всё бы май да цветочки ботаникам.

В липе чья-то запуталась ленточка,
ниже – я, весь опутанный тайнами.

Переплавлю время на недвижимость,
изогну в границы расстояния,
вырежу кружком помпезность «зиждется»
подложу под ножки, под рояльные,

сотворю ещё каких-то глупостей, —
нынче я Велик, а им не можется,
ведь когда на них Бог сверху лупится,
тут же хочется состроить рожицу.

Вероятно, это нам даровано
им самим, повеселиться, стало быть:
одному-то скуш-щ-шно (нет ведь вровень, но
жалобы – кому? Себе?!).
Я – алиби.

В московских двориках блуждает май,
черёмухам мелируя причёски.
Сознание работает нечётко
в сиреневый могучий аромат,

и бродишь, надышавшись, подшофе,
держа весну ладонями без кожи.
Ограничители любви сорвало, может,
раз видишь вместо женщин дивных фей.

Однако им назначено порхать.

А мне – смотреть, не высказав восторга,
вскрывая ход причин, как трупы в морге,
лечить последствия, их потроха.

Голуби в лужах купаются,
тоже от мая в нокдауне.
Что же в душе море Баренцево,
доброе, как руки дауна?

Что же сквозь белое крошево
вишни, сирени, черёмухи
мне не пройти, замороженному?
В чём философии промахи?

Ведь всё по кругу и, вроде бы,
зелень и май – предсказуемы,
как под бретелькою родинка,
но…
не хватает сказуемых
«одноитожевость» выразить.

Вот преимущество юности:
впрыскивая жизни сыворотку,
Бог не забыл и о лютости,
(штуке иной категории,
шутке над скучностью вечности) —
это когда надо «скоренько»,
точка победы. Не лечится…

Точка.
Что дальше?
Не важное.
Не понимал я – ты веришь мне? —
так старость обезображенную,
как понимаю – теперешним.

Под дикое желание зайти
куда-нибудь и выпить благородного
реализую личный казантип
и накачаюсь рифмами и гонором.

Побольше заграбастав городских
красивостей к малюсенькому столику,
как в май гроза – романтику, затих,
пролив на скатерть стих, коньяк и стольники.

Потягивая у окна Мартель,
ловлю прохожие улыбки-стразинки…
А что такое, в сущности, поэт? —
ребёнок с нерастраченной фантазией.

Придумывая слово-креатив,
всё знаю – это детство корчит рожицы.
Не лгите – дважды в реку не войти,
кто ж запретил?! Кому там всё не можется?

Я это делал сотни…
Да и вы,
как дежавю, воспринимали детское
зелёное величие травы
когда май раздвигали занавесками.

Под Моцарта, БГ, джаз, Dire Straits,
под тишину – Мадонну всякой музыки —
как часто вы испытывали стресс,
целуясь в сумерках соседских кустиков?

Гарсон, спасибо.
Стих не удался,
хотя слова протанцевали балеринами,
но не легли.
И не сказать нельзя…:
Что значит «жизнь»? – повтор неповторимого.

Звонок казался очень чёрным
на фоне нервной тишины,
бордовый свет жёг в рассечённой
Вселенной мысль: «не прощены».

Одна из правд «не виноваты»
не объясняла ничего,
а Справедливость не сосватать,
она ничья.
Светло.
Черно.

Приобретая форму окружающих
причин и следствий, трудностей, пространств,
душа, как лёд застыла.
Концентрат
синиц не оформляется в журавлище,
как ты их ни копи в стихи-глашатаи.
Подвижному – подвижное.
Зато
кристалл блестит, как будто золотой,
как будто голос, за меня решающий.

То возводя Столпы, то разрушая все
посредством таянья замёрзших форм,
достичь высот пытаюсь и реформ…
но снова застываю. Снова – хаосом.