Борис Михин - Дежурный по ночи

Темнота – форма света, а свет —
не отсутствие тьмы.
Как рентгеном,
вижу разумом области сфер,
недоступных днём.
Ночь – реагентом,
мысли – катализаторами.
И хохочет бессонница злая…
Глубину ночи не торопи,
даже если и дно показалось.

Потому что холодно, наверное,
и – четвёртый зимний месяц (мамочки!)
мне хотелось быть в июне фермером….
(а ещё там были бабочки),
мне хотелось в перечне возможностей
исключить его ограничения,
чтобы чаще выпадал шанс бонусный…
вчерне – хватит.

Но пурга вечерняя
мне на подоконник присоседилась,
нагло воет о своём величии,
а сосед взаправдашний пьёт, Всеволод
(честно говоря, в чём их отличия?..).

Каждый врёт о прошлом.
Я – о будущем,
хоть и нет мне прав в нём избирательных.
Бабочки, крылом огонь задующей,
не встречал в природе избивательной,

следовательно, природа правильно
нашими распорядится судьбами,
правда, не поймём… ведь правда вплавлена
в то, что было, а не в то, что сбудется.

В «было» стоит записать мне поводы,
а не только их детей – последствия:
в метрике рождения слов – холод и…
бабочки июля, пососедствовав.

Дорога – серпантин,
мы каскадеры страстные.
Жизнь, как презерватив,
тонка и одноразова.

Жизнь – это покричать
с огромным удовольствием,
волною о причал,
пивною пеной «Хольстена»,
и первый поцелуй,
и тапочки последние,
и бой лицом к лицу,
и «как же мало сделано»,
и черти что ещё…

К чему я это, собственно?
Снег по стеклу течёт.
Гнать или нет?..
Упорствую.

А всё почему(?), – просто ветер сегодня,
а это не лучшее время для счастья
(но, впрочем, к примеру, любителю фронды
возможность летать выпадает не часто).

Шаги – результаты усилия воли,
а их результаты – движение. Ветер
здесь и не при чём.
Только всё-таки ловим…
точнее – используем.
Рухнувший сервер
любви восстанавливать я не умею,
и мучаюсь, не понимая – зачем мне
ползти на работу в толпе ноуменов [1] ноумен, «вещь в себе» – вещь как таковая («сама по себе»), существующая вне зависимости от нашего восприятия. По Канту она недоступна познанию. В данном случае – человек, как частный случай ноумена.
среди небоскрёбов, опор высоченных.
Однако иду.
И ломаю.
И строю.
Движение – всё, что лежит между пауз,
и ветер над всем…
Но об этом не стоит, —
и смерть будет выглядеть глупо, как казус.

Поутру во дворе странно рано
открывается в шесть
кузовщина,
и слесарится жесть
аккуратно.
Лакокрасочная вкусовщина
подберёт, зашпаклюет «как было».

Не выдерживают с нами вещи,
подкапотные дохнут кобылы…
Зачастую и – с ними – «помещик».

Но помогут чумазые парни,
доктора и поэты железа,
автосервисные напарники
из знакомств не приятных – полезных.

Не выдерживает с нами время —
избавляется…
Резкий звук дрели
возвестил, что хозяина «мерина»
повезут послезавтра на рейлингах
(ты смотри-ка, не выдержал первым…).

А железо спокойно ошкурят,
формы «вытянут» (путь не был прерван,
просто нет тормозов в нашей дури).

Не выдерживаем и мы сами,
обожая машины и скорость…
А ведь каждый день – это экзамен.

Взвизг металла в окне злобно-короток.

Голодно воет, как скорая помощь,
ветер. Безмысленный – я, «а-ля овощ».
Властна над сущим зима.
Что-то пишу, но сумбурно и плохо —
холод, болею. В зрачках не сполохи —
мрачный кровавится Марс.
Старообрядчески тычу два пальца
вилки в розетку, чтоб кофе взорваться.
Словно проклятый алмаз,
террористически смотрит Венера.
Жизнь – это боль, это – током по нервам,
кто по другому – тот мразь…
Кофе остыл (время не принимает).
Странное свойство у времени – «майна» —
всем бы раздал задарма, —
не получается. Как в декадансе,
медленно, сложно, слова корчит в трансе.
Мыслей широкий замах,
как и положено у графоманов
и шизофреников, мутен, туманен
и бестолков, как намаз.
В море пространства молчу, недвижимый.
Крутятся элементали и джины
(ангелам не занимать
силы). Так что же они к нам пристали?
Вечность наверно быть вечной устала…
– Кофе налить?
– Я сама…

Снег вытряхиваю из-за шиворота
(благодать – гадость, если по щиколотку).
Из обоймы молитв оды выщелкнуты,
флаги вывешены, ведь пришли холода.

Люди вырядились внедорожниками,
но походка у всех осторожненькая.
Тротуарами, в кашу створоженными,
семенят по-вороньи художественно.

Зачерпнув белой дряни конечностями,
ветви поизгибались в «конечновости»,
соглашаясь декабрь навечно стелить.
Мы не личностями стали – внешностями,

шепчем Богу слова святотаственные:
«То не благо, что – всем», и рвём дарственную,
и хотим, чтобы сами и царствовали…
Барство.
«Das ist fantastisch».
Пространство вины.

Граница между «есть» и «нет»
есть не в «сейчас», но и не в «прежде».
В местах сложения теней
и судеб как мне быть, невежде?

В пересечении границ
нет смысла, если смысл не понят
пересечения.
Хранит
гранит победы запах пота.

Но сколько пролито его
на грани «не хочу» и «надо» —
Бог весть.

И не досталось льгот.
Мой ход.
Люблю не думать в нарды, —
игра.
Стук кубиков.
Их грань —
и есть граница между судеб.

На кухне не завёрнут кран…
«Аз есмь» – кап…кап…кап… «было» в «будет».

Приключений различного качества
не ищу для своих ягодиц,
но судьба продолжает дурачиться:
неприятностей тьма – я один.

Налетают ведь стаями, сволочи.
Бьюсь, как раньше с хазаром – Илья.
Доброта во мне жутко и зло ворчит
и шекспирит: «Не быть!», – как Вильям.

Я им дам, воронью.
Ух, покаркают!
И – «из пушки, да по воробьям»…

Средний возраст – пункт выдачи раковин
тем, кто выжил в боях.

Да здравствуй, Великая Сеть!
Тебя создавала наука…
для мающихся дурью скуки
(всегда есть изъян в красоте).

Ты для одиноких не друг,
а способ всегда одиноким
остаться;
помощница многим,
привыкшим к уму и перу.