Борис Михин - Дежурный по ночи

Системами координат
набит человек, но – чужими:
добро-зло, тьма-свет…
«Бог прижимист!» —
брюзжит скупердяй-сатана.

Его в твоих базах встречал:
на сайтах знакомства, в YouTube-е
(не важно ведь, что там под юбкой,
важнее о том не мечтать).

Создав нереальное «здесь»,
им губишь ты души реально.
За что нас тобой покарали?
За слабость.
Да здравствуй, бог-Сеть!

У черёмухи пятничный запах,
опьяняющий, приторно-южный,
только здесь вам не девушки в сабо,
и по пятницам полгода вьюжит,

только здесь не бывает май долгим,
непростительно он пролетает
быстро. А что за ним?
Будет холод.
Лето сварит, как сталь – пролетарий,
и черёмуху, и запах майский,
да и нас в невозможное что-то.

Интересно, а кто это в маске
наблюдает за майской щедротой?

Научите быть центром циклона —
сам спокоен и нужен, а кружит
всё (не нужно быть умным и дюжим,
если ты крошка в глазе циклопа),
научите быть первопричиной,
словно мост, важной, и незаметно
прочим незаменимой (мужчина
так снабжает потомков, – посмертно)…

Чуть сместился взгляд, и я не вижу
никого.
Только белый цвет польку
вытворяет. Суббота и иже
ожидается вскоре.
И только.

Кто мы?
Да просто мастера
изготовления ключей
к чужой душе… но вот зачем?..
Здесь надо спирта двести грамм.

И даже с ними не понять
природы тяги к воровству.
Ноябрь прячется в листву,
а в душу – ключ. По рукоять.

Да. Он практически как нож,
и даже хуже – не убьёт.
Кто мы?
Участники боёв
за дверь.
За ней хлопки ладош.

Засмотревшись на Венеру и Луну,
аж немного на работу опоздал.
Здесь метро, а там лишь абсолютный нуль,
там ничто.
А здесь встаёт звезда,
а, с другой, почти не важной, стороны
тучи в красном, словно сиськи у путан,)))
и людскими волнами вокруг штормит…

Космос пуст, но и земля полупуста.

На восходах, на закатах, по ночам
ищем, ищем в волнах что-то, – всё не то:
чья-то женщина, как правило, ничья,
чей-то муж, как правило, пустой.

А простой либидо, как простой машин,
производит пробки. То ли дело – вон,
у Венеры превосходность не морщит.

Шкертануться б на верёвке бельевой
за никчемную попытку «быть как все»!
Пусть бы сдохла.
Надоело «комильфо».
Но, «как все», я над душою, как Гобсек…
Пустота,
Венера,
лунофоб.

Когда растворяюсь в восторге явлений
природы, мне ясно: стихи – грубый опус.
Фиксация чуда – изряднейший фокус.
И вроде стою, только колет колени.

Не сфотографировать чувство.
Моменты
обычно случаются а не бывают.
Но памятник – есть…
Тишина гробовая.
К подножию Счастья я брошу монетку.

Бесцветный, останется в рамке на полке
кусочек бумажки нелепо-брутальный,
проталина памяти.
Чем бы ударил,
да слепит «монетка», как блик,
как иголка.

Существует помявшийся воздух,
как подушки спросонок.
В нём трясёт самолёт так, что сдохнуть,
как вагон без рессоры.

Существуют помятые мысли.
Тоже вроде не видны,
неприятные, как пальцам – слизни,
но трясут жизнь солидно.

Не подружившись с новыми туфлями,
как ля минор тоскливый, фамильярно
к ним обращаюсь на ходу.
Дожди, Москва, – деваться некуда.
Идти. Едва. Сомнений беркуты
клюют бессмысленностью дух.

И то ведь правда, – дома не сиделось
теперь вот мучайся. Да бог бы с телом,
душа в мозолях. Поспешать
мне поздно. Соли будто высыпал
на пятки. Раз поэт не выспался,
держись, сентябрь! Слова – в дуршлаг,

промыть под страстью, смазать кровью, рифмой,
и шварнуть вовремя на злость, вот – фирма!
И сразу легче… чуть. Асфальт.
Но ведь – лечу! По аналогии
живём: болит любовь с налогами…
плевать на тесный халифат!

На верхней полке в состоянии небритости
легко теряются часы среди минут,
колёса будущее в километры мнут,
и не уснуть во всю ночную глубину,
хоть информация и лишена здесь битности.

Переворачивающееся сознание —
вот достопримечательности поездов.
Последний в мире книгочей от счастья сдох,
остались авторы и тонкий месяц-апостроф.
Ломать границы мира – тоже созидание.

Вот и ломаю. Темноту колю щетиною,
и эволюционная трещит спираль.
Окно гнёт неразборчивая пастораль,
ей тоже интересно, – вдруг найду Грааль
в междугородной ирреальности? Личинками

благообразнейше, во всю, сопят попутчики,
эпилептически мелькают огоньки…
И шепчет Невозможное: «Ну, ты прикинь!
Мир бесконечен, но в купе-то мы царьки, —
свободны». Как юлу, себя вовнутрь закручивать

в экстазе снами перегруженного разума —
сверхинтеллектуальная… фигня,
ведь царство чуть крупнее «пол коня».
Быть может, встать и – в коридор, чаи гонять?..
Но там мы одинаковы, а в клетках – разные.

Родина, нарезанная на квадратики,
сверху вся использованной, в дырках, кажется
человеками, как свой хребет – ревматиком.
И тайгою впечатление не смажется: