Владимир Михановский - Дорога к Пушкину (сборник)

Шагают шагом осторожным
Верст потемнелые столбы,
И веет холодом острожным
От осени¸ как от судьбы.
Истоптанные ветром лозы,
Растрепанные облака,
Состарившиеся березы
И загустевшая река.
Озер внимательные лица,
Не наглядеться, не избыть…
Неповоротливые птицы,
Нервущаяся жизни нить.

Опять стоит за окнами ненастье,
Ноябрьский дождик моросит с утра.
Но для меня любая осень – счастье,
Душе моей желанная пора.
Повсюду – в роще, у реки и в поле –
В наивной обнаженности своей
Осенний мир пронзителен до боли
Под знаком облетевших тополей.
Заветный край преданий и пословиц!
И сердце ожиданием полно:
Вот встретится знакомый незнакомец,
Которого ищу давным давно.
И ухожу в тускнеющие дали.
Благослови меня, моя земля!
Кого ищу? Да полно, не себя ли?..
Вечерние дымятся тополя.

До Тригорского дорога –
Топь и талая вода.
От щербатого порога
Я спешу к друзьям, туда,
Где пылает жарко жженка,
Где покой от долгих дум,
Где хохочут девы звонко
И стоит веселый шум.
Сны весны ясны и сини,
Гроз угрозы далеки,
По утрам ложится иней,
Ветки голы и легки.
Выйдет солнце, напророчит
Свет и радость навсегда,
Сладко-сладко забормочет
Пробужденная вода.
Наливаются закаты,
Жить готовится трава.
Выбежишь на мост покатый –
Закружится голова!
По утрам уходит иней,
Ветки волглые легки.
Сны весны ясны и сини,
Гроз угрозы далеки.

Осень пророчит безумье –
Свой хоровод расписной.
Стынет природа в раздумье,
К спячке готовясь зимой.
Зорька над старой ветлою –
Не было в мире алей,
Ветер проходит с метлою
Вдоль царскосельских аллей.
Радостей или печали
Тяжкий неведом ей крест.
Только слова отзвучали –
Звук замирает окрест.
Что ни возникнет однажды –
Облики и облака,
Лица увядших от жажды
Отображает река.
Ив подведенные веки,
Летних ночей благодать… —
И забывает навеки,
Что довелось увидать.
Скажешь: есть память природы –
Капель апрельских трезвон…
Кольца древесные – годы…
Это не память, а сон.

И долго еще Гулливер грохотал,
Аукал среди заблудившихся скал
И сыпал раскатистым смехом.
Как видно, побудку сыграли не зря!
Крылом перебитым взмахнула заря
И горы разбужены эхом.
Туда бы шагнуть, где лавины в огне,
Там страшно и весело стало бы мне,
Там льдины прозрачны и зорки.
Там я альпеншток свой на снег положу
И бережно-бережно перевяжу
Крыло перебитое зорьки.

Путь звезд покоен и размерен,
Точны вселенские часы.
И мир в самом себе уверен –
Не дрогнут чуткие Весы.
Звезда в Тригорское упала –
Заранее расчислен путь.
Луна мерцает в полнакала.
Предчувствия стесняют грудь.
Нет, не покой и не блаженство
Сулят вселенские пути.
И даже в небе совершенство
Вовек не суждено найти.

Жара жирует в средней полосе;
Лежит, как пес, у самого порога.
Давно забыли травы о росе.
Ведет во Псков иссохшая дорога,
Зовет поэта – но к чему мне Псков?
Не отпускает опустелый кров.
Тропинки задыхаются в пыли
И тени, как листы железа, плоски.
К дороге, словно к речке, подошли
От зноя разомлевшие березки.
А даль дрожит, и хмурится простор,
Все гуще синь, и контуры все строже.
Закат лучи прощальные простер,
Прощальные – и страждущие тоже.
Слепой грозе не нужен поводырь!
И молний синих набухают жилы.
На ждущий мир, на страждущую ширь
Идет стихия неизбывной силы.

Вечный шепот молвы.
Опаленные дали.
Поколенья травы
Прошумели и пали.
Век прошел или пять?
В час дождя или зноя
Эта самая пядь
Сотрясалась от боя?
Что ж тебя привело
В край, где время застыло?
Все, твердишь ты, прошло,
Но ведь все это – было!
Кровь стекала к ручью.
Сумрак жаловал милость.
Бой закончив вничью,
Здесь войска расходились.
Месяц жатвы пылал.
В час отчаянный летний
Здесь погиб генерал
Двадцатишестилетний.
Жизнь права ль, не права,
Положившись на пушку?
Молодая вдова
Тут воздвигла церквушку.
Что могла – продала,
Что могла – одолжила.
А пора подошла –
Тут и веки смежила.
И плывут облака,
Даль обманчиво манит,
Но растают века –
И церквушки не станет.
Вот и вечер в село
Пробирается с тыла.
Да, что было – прошло,
Но ведь все это – было!

Итак, прощай и ты, Одесса.
Ход пешкой сделал Воронцов.
В края Михайловского леса
Я завтра двинуться готов.
Закат златою поволокой
Даль окоема затянул.
И чудится такой далекий,
Такой невнятный моря гул.
Никак, готовит город к буре?
Теперь уж, братцы, без меня.
В волнах колеблемой лазури
Разливы лунного огня.

Горит на западе багряно
Граница неба и воды.
На узкой полосе песчаной
Ищу знакомые следы.
Железным сваям штормы снятся,
И чайки стонут на беду.
Мне тяжко с морем расставаться.
Авось, к нему еще приду!..
Мой долгий путь еще не начат.
Бегут, бегут мгновенья прочь.
Волна ревет – а это значит,
Что будет штормовая ночь.
Пусть хватит сил мне без обмана
Взглянуть в лицо своей судьбы.
Пусть для меня цветут багряно
Цвета надежды и борьбы!

Выпь в болоте ухает протяжно,
Меркнет свет ромашковых полян.
Дышит лес и сумрачно и влажно,
К горлу подбирается туман.
Что я должен городу и миру,
Что ему с лихвою возверну?
Что еще мою встревожит лиру,
Трогая звенящую струну?
Пахнет медом, грешною гречихой,
Нет пространству края и конца,
И ложится на дорогу тихо
Медленная звездная пыльца.

В природе, как в клавиатуре,
В железном распорядке гамм
До времени уснули бури,
И плеск реки, и птичий гам.
Их может пробудить лишь гений,
Являя нам простую суть,
Чтобы гармонию явлений
Фальшивой нотой не спугнуть.

Отмечено не нами встарь –
Извивы времени коварны.
Но что б там ни было – полярны
Певец и князь, поэт и царь.
Самодержавный попугай,
К поэту злобой пламенея,
Его, едва не из Лицея,
Швыряет в ссылку, в чуждый край.
Вольнолюбивая строка
Острее тайного оружья.
Степей молдавских полукружья
Шагами меряет тоска.
По трактам тягостным летят
Доносы в Третье отделенье,
И Дубельт им дает движенье
И строит козней длинный ряд.
Скользит, скользит судьбины нить,
С другой сплетается при этом.
Но никогда не примирить
Певца с царем, царя с поэтом.
Из вороненого ствола
Дохнула стынущая мгла.
Как сгусток ненависти, смерть
Вломилась в Пушкина незряче.
И долго осыпалась твердь
В сугроб у Комендантской дачи.
На белый снег упал поэт,
Стал для России день тот черным.
Но и погибнув, много лет
Он оставался поднадзорным.
2.45… Последний миг –
И гаснет как свеча страданье.
Еще предсмертное дыханье
Не заблудилось среди книг,
Еще жена от слез слепа
И дышит Петербург морозно,
Еще растерянно и грозно
На Мойку движется толпа,
Еще бессмертие грядет
Своей дорогою неторной,
И вихрь никак не заметет
Кровавый след у речки Черной…