Владимир Михановский - Дорога к Пушкину (сборник)

В железных клетках звери бесновались,
Почти как этих зрителей толпа,
В чьих темных душах бушевала ярость,
Язычески бесплодна и слепа.
Разнузданные возгласы сшибались,
Колонны – в дрожи, словно сто Иуд.
И вопли эхом долгим отражались
В ушах веков, которые грядут.
Веспасиан и Тит отнюдь не жались,
И римлянам был вход бесплатный дан.
И люд не ведал, что такое жалость,
Когда терзали звери христиан.
Лев рыкающий в неуемной силе
Клал лапу на поверженную грудь.
Так доброта и кротость в мир входили,
Чтобы начать свой бесконечный путь.

Вели на суд, но
Сбежал на судно.
Попал к корсарам –
Бежал недаром!
И ночь смугла
Иль вечер светел,
Он жег дотла,
Он мстил и метил,
И ради доньи,
Что кличут волей,
Пускал по ветру
Крыла вороньи
Судейских мантий.
Без хиромантий,
И без гадалок
Он знал, чем кончит.
Но спозаранок
Трубу приставив
К глазам разбойным,
Искал ганзейца
Под горизонтом.
Рыдал на вантах
Свежак соленый,
И луч зеленый
Дымился низко.
Морские чайки
Кружились близко.
Ущербный месяц
Горел голодно,
Ему недолго
Крестить распутье.
Припав к бизани,
Глядел он молча,
Дыша свободно
Клейменой грудью.

Ночь бредет ко сну.
Что ей станется?
Душит хмель сосну,
К горлу тянется.
Обнял смольный стан,
Ветви колкие,
Может быть, он пьян
Тою елкою.
Окрутил сосну,
Не отступится.
За нее одну
Кто заступится?
Губы теплых дней
Небо выпили.
Убежать бы ей
От погибели!
Кличет вдаль закат,
Поля запахи.
Только корни, брат,
Держат за ноги.

Сок земной ты, кровь ли,
Радужный родник?
Разбежались кровли,
Лист в жару поник.
Влажны сколки камня.
Блики в глубине.
Снился ты всегда мне
С искоркой на дне.
Здесь играют свадьбы,
Путники бредут.
Ты хотел вобрать бы
Все… Напрасный труд!
Памяти не зная,
Ласково журчишь.
Замерла до края
Ласковая тишь.
Я хочу напиться,
Я сказал – прости,
Зачерпнул водицы,
Выпил из горсти.
Солнышку да тучам
Вечно шлешь поклон.
В зеркале текучем
Мир запечатлен.
Тихое кипенье,
Шепот: стоит жить –
Чью-то на мгновенье
Жажду утолить.

Когда рассвет дымился сонно
По берегам Березины,
Ларрей, хирург Наполеона,
Досматривал цветные сны.
Война великая дымилась,
Как миной взорванный редут.
– Месье, проснитесь!
– Что случилось?
– В палатку к маршалу зовут.
Мюрат простуженно сказал:
– Мой друг, сразитесь-ка с судьбою,
Храбрец доставлен с поля боя,
Зайончек, польский генерал.
Серьезно ранен он, похоже.
А крови потерял, бедняк!
Бедро раздроблено, о Боже!
Отрезать ногу. Да, но как?
А так, причем без разговора,
Иначе – смерть наверняка.
Четыре рослых гренадера,
Да нож, да твердая рука.
Был белый лик – подобье слепка.
Он и в беспамятстве кричал.
Держали мученика крепко
И отблеск свечки трепетал.
Вот жертва первая вторженья,
Но не последняя она!..
Испив страдание до дна,
Лежал страдалец без движенья.
…Теперь не то. Мы обезболим,
А после режем не спеша.
Сознанье на часок уволим —
И спи, ровнехонько дыша.

Жил банкир – других богаче,
Золотом беря.
Слыл он королем удачи,
Видимо, не зря.
И, дружа всегда с моментом,
В крупном деле маг,
Королей ссужал с процентом,
А не просто так.
Знали все окрест купчину!
Так что под конец
Он жилье обрел по чину,
Выстроив дворец.

Драгоценный белый мрамор
К злату снизошел,
На четыре века замер,
Выстеливши пол.
Славься, шустрый бог торговли,
Вечно молодой!
Вознеслись над пьяццой кровли
В купол голубой.
Невесомо многотонны,
Чутки как весы,
Непреклонные колонны
Стали на часы.
Наш банкир не ведал лени,
Чтя завет творца.
Под ковры легки ступени
Нового дворца.
И вели к нему компасы,
Генуей горды,
И шагнули на террасы
Южные сады.
Корабли плывут по воле –
Солнце ль, лунный серп.
Алый крест на белом поле –
Генуэзский герб!
И не топит их ненастье
Тайных незадач,
И цепляются за счастье
Якоря удач.
Над морскою благодатью
Ходит ветерок.
Перед парусною ратью –
Запад и восток!
И, не ведая кручины,
На семи ветрах
Выше всех не без причины
Вьется пестрый флаг.

Между тем другой, безвестный,
Душу жег трудом,
Чтоб родился звук чудесный
Под его смычком.
Жил не во дворце – в лачуге,
Не всегда и сыт.
Люди ведали в округе:
Скрипки мастерит.
Не стучал в чужие двери.
Не скупал земли.
Скрипку – «Иисус Гварнери»
Люди нарекли.
Над свечою пламя пляшет,
Душу веселит.
Он не сеет и не пашет,
И убог на вид.
Дом ему не по карману –
Нету ничего.
Только струны, как ни странно,
На уме его.
Дремлют звуки в горле скрипки,
Слышные едва.
Знает: хоть они и зыбки,
Ими жизнь жива.
Спотыкаясь средь сомнений,
Он твердит одно:
Сможет пробудить лишь гений
Звуки, как зерно.
То, что на землю упало,
Чтобы дать росток.
Звуки!.. Разве это мало?
Много, видит Бог.

И нашелся дьявол тощий,
Всех канонов враг.
Поглядеть – живые мощи,
А играл-то как!
Доставал из душ занозы
В очищенья миг.
Выжимал игрою слезы
Из сердец людских.
Скрипка – ах, одна забава
С бесовством худым.
Что еще? Мирская слава?
Но ведь это дым.
Среди веток слыл корягой
Странный виртуоз.
Жил и помер он бродягой
В мире вечных грез.

Был еще один бродяга –
Брат волны морской,
И была ему отвага
Верною женой.
Не пленялся он товаром,
А исполнен сил,
Распростясь со светом Старым,
Новый свет открыл.
Плыл-то в Индию, одначе
Не туда попал.
Паруса слепой удачи
Ветер изорвал.
Оклеветанный врагами,
Брошенный потом,
Уж не в долговой ли яме
Он отыщет дом?
Дом его стоит без крыши,
Грозен неуют,
Стены – облака, а выше
Ангелы поют.
Губернаторствовал, вишь-ка,
Взять бы под надзор:
Может спрятал золотишко
Хитрый Христофор?
Застилает очи влага,
Солнце бьет в глаза.
На песок упала влага,
Высохла слеза…

Но купцу какое дело
До безумств чужих?
Свой корабль ведет он смело,
Тороват и лих.
Жизнь сладка, пиры обильны,
Многоцветен мир.
Только деньги не всесильны –
Помер наш банкир.
Той же смутною порою,
Грустью окроплен,
И дворец угас свечою,
Погрузился в сон.
Жизнь, увы, такая малость
На пиру людском.
Что ж от тех времен осталось?
Что в палаццо том?
В генуэзской сизой сини,
На семи ветрах
Только скрипка Паганини
Да Колумба прах.

– Забавный барин был в Одессе;
Жил, право слово, налегке.
Сидишь, бывало, ноги свеся,
На этом самом облучке,
А тут и он: «Не надоело
Глазеть на солнца каравай?
Тогда давай-ка, брат, за дело –
Живее к морю погоняй!»
«Да что же, барин, за горячка?»
«Гони, не то согну в дугу!»
«У моря, видно, ждет морячка?»
«Нет, сам без моря не могу!»
И так потом про море это
Он говорил – совсем чудно:
Мол, пенится в лучах рассвета,
Как в кубке старое вино.
Не то стихи, не то стихия,
Сплетение каких-то жил,
Раскаты, мол, предгрозовые…
Еще чего-то – я забыл.
«Гони давай!» – воскликнет в раже,
А я сижу – вожу кнутом,
Поскольку знаю, точно даже,
Чем дело кончится потом.
– А что потом?
– Имей терпенье.
Сел как-то, помню, мой седок.
А было, значит, воскресенье,
Апрельский солнечный денек.
«Гони давай быстрее, милый!» —
Орет над ухом барин мой.
И я гоню изо всей силы
По этой самой мостовой.
Приехали… «Давай полтинник,
Должон ты столько аккурат».
А он цветет как именинник:
«Не при деньгах… Прости уж, брат».
Что с балахманным делать будешь?
Я только головой качнул
И, заработав с маслом кукиш,
Свою телегу развернул.
Хлестнул коня, поплелся в город.
А барин, Бог весть кем влеком,
Гляжу, рванул рубахи ворот
И к синю морю прямиком!