Андрей Драгунов - Сам по себе

Как в кино, но мальчик смотрит прямо
мне в глаза. И я не в тёмном зале,
в мягком кресле, где в размер экрана
жизнь проходит мимо в чёрной раме…

Мальчик пробегает дальше. Время
вслед за ним – оно его отныне.
Мне же остаётся знать – теперь я,
как дрова, сгоревшие в камине.

Покидая Империю, даже на малый срок,
оставляешь зарубки, чтобы потом вернуться
без затей, возможно. И чтобы никто не смог
перепутать черты. Попробуй не обернуться,
не взглянуть назад, чтобы потом следы
не покрылись солью, не стёрлись вообще с дороги.
Не смотри обратно, чтоб не найти беды,
как монетку в пыли… – ведь повезло немногим —
никому вообще, если честно. Туда, где ты,
не доходят письма совсем. Вероятно, почта
потеряла среди пейзажа твои следы,
или место твоё на карте – всего лишь точка,
как на звёздном небе, куда лишь способна мысль
дотянуться с весточкой. Как там в твоих просторах?
Хороша ли каша на завтрак? Спокойна ль жизнь?
Хорошо ли видно сквозь стекла в сплошных узорах,
намороженных за ночь? Куда завела судьба? —
дальше только небо и ангелы за облаками.
Дальше только вымысел, где вода
замерзает раньше, чем тронешь её руками.
Дальше только тени на белом, как свет, снегу,
утонуть в котором – достаточная награда
за скитанья по миру… И птичка в свою дуду
пропоёт прощально, как-будто чему-то рада…

Если звёзды гаснут – это тучи
закрывают небо, но оттуда
свет ещё идёт – на всякий случай,
продолжая пусть не жизнь, но чудо
сотворения. Тебе в твоих пределах
лучше видно – что там и откуда
свет исходит. В чём вообще там дело,
с тучами – от них одна простуда.
Сколько лет уже прошло, но не привыкну
я писать тебе – туда на день рожденья.
Если верно, что почтовые открытки
возвращаются – так то от невезенья
отыскать средь облаков почтовый
ящик – чтобы с адресом у дома.
Угол Пестеля – Литейного – знакомый
старый адрес… Видимо, по-новой
пишутся твои координаты —
почтальон блуждает с сумкой где-то.
Но они ни в чём не виноваты:
звёзды, тучи, облака, планеты…
Я пишу тебе опять туда – отсюда.
Видимо, бессрочно написанье
этих писем, как бессрочно чудо
сотворения… С рождением – на прощанье.

Города пустеют в начале лета —
кто на пляж, кто на дачу, кто-то вообще за границу.
На скамейке в парке оставленная сигарета,
не смотря на запреты, дымится себе, дымится.
Лето – время, когда к телефону никто не подходит.
И собака соседская – единственный собеседник
поздно вечером, как только жара уходит,
но становится ясно, что кончился лишь понедельник.
А впереди ожидает целых три месяца солнца,
раскалённый асфальт, расплавленный вид на небо.
И становится ясной неторопливость эстонца,
что совсем не спешит, даже за свежим хлебом.

Дома тихо, как в Раю.
Хочешь, я тебе спою
или просто расскажу,
как я в комнате сижу.
Я раскачиваю стул,
чтоб он больше не уснул.
Я читаю книжки Мишке —
вот он в розовых штанишках.
Я смотрю в окно на небо,
где ещё ни разу не был.
Я ем кашу из гороха —
в общем, всё совсем неплохо.
Только очень одиноко.

Если скрип сосны заглушает твой голос – значит, ты в лесу.
За глухою стеной деревьев, откуда ветер
не доносит звуки. Где тени лицом к лицу
коротают вечность, как будто на целом свете
не осталось места, где встретиться – только лес,
что молчит, отдавая все звуки своим деревьям.
В скрипе сосен, сквозь ветер, слышится гул небес.
И не слышно, даже голос лихого зверя.
Даже птица, слетая с ветки, теряет звук
в темноте, куда и солнце не проникает —
за глухую стену. Там за стеной разлук,
где холодный воздух, как в воду, в слова вмерзает —
обитают души. И вечность глядит в глаза…
Посмотри внимательно – видишь знакомый профиль?
И рука коснулась опять твоего лица…
И слова, возможно, последние, липнут в строфы.
Приглядись, ты увидишь – уже не твои черты
отражаются в зеркале, т. е. в воде холодной,
где волна разгладит морщины, и даже ты
не узнаешь того, кто казался таким знакомым.
Тронь рукой это зеркало – холод и тишина —
это всё, что тебе остаётся от жизни на память.
Это всё, что с собою… И в том не твоя вина —
так случилось, что склад переполнен вещами,
что хранятся вечно. Гляди на стекло воды,
слушай ветер, разглаживай гладь руками.
Отыщи среди сосен место, куда следы
приведут на ночлег. Спи, засунув, под голову камень.

Пока стена способна тень мою
терпеть на плоскости, но не холодный камень
хранит следы, пока я узнаю
себя в стекле, пока ещё руками
могу писать – я буду говорить.
Мне 43. Я переехал свет наполовину.
Вторую половину полюбить —
мне не случилось. Волжские равнины —
теперь пейзаж привычный за окном…
Слова чернят невинную бумагу.
В наборе букв, как будто под замком
скрываются и смысл и отвага —
неведомые больше никому…
Поскрипывает шарик осторожно.
Бумага терпит, взяв мою вину
себе на плечи… И теперь, возможно,
я буду говорить, что не умру.
По крайней мере, не сейчас, не летом,
когда жара. Ведь даже комару
жить хочется, хотя бы до рассвета…
Я буду говорить! Слова. Слова.
Но что сказать теперь ещё о жизни? —
что оказалась, видимо, права,
сказав однажды, что в другой отчизне
болит сильней от мыслей голова.

Как друг мне написал: «Черни листы
в родном Отечестве. Хоть в мире много места —
вода смывает новые следы
и покрывает пеной повсеместно,
и убегает восвояси…» Ночь
в такое время года всё короче.
И фонари, как маяки, – точь-в-точь —
на берегу. И всё длиннее строчки.

Воробей, воробей,
ты из лужицы не пей.
Там ведь грязная водица —
вдруг с тобой беда случится.
Будет заворот кишок —
не закончу я стишок,
и не сложится картинка,
как на ветке паутинка.
Где другого воробья
я тогда найду, ведь я
не смогу, как ты, по веткам —
я сижу в закрытой клетке
и смотрю, как ты летаешь
и про всё на свете знаешь:
и про дождь, и про снежок…
Вот и кончился стишок.

Я вышел из дома и сразу увидел – зима.
Но это лишь пух тополиный под ноги ложится.
Сугробы из ваты заполнили площадь сполна,
исправив ошибки зимы, что в глазах очевидца
была лишь подобием. Падает, падает снег
под ноги прохожим и липнет к ботинкам, рубашкам…
Сгорает от спички случайной – так короток век
слезы тополиной… И только замёрзнуть нестрашно.