Алишер Навои - Язык птиц

Как-то раз по весне, в тихий вечер пригожий,
Ехал он, направляясь к обители божьей.

В изнурении плоти, измученный телом,
Ехал он на осле, от невзгод ослабелом.

Тьма настала, и небо грозило дождем.
«Что ж, — подумал он, — ехать нельзя, подождем!

2250 Он увидел остатки жилища в пустыне
И сказал: «Позаботься, господь, о скотине!»

И, оставив осла, он под сенью развалин
Прикорнул, набежавшей дремотою свален.

Он прилег, взяв под голову глиняный ком,
А осла он оставил пастись под дождем.

И едва он заснул, как весенняя туча
Зашумела дождем, и быстра и летуча.

И развалины ливнем захлестывать стало,
И дремоту с безумного мигом согнало.

2255 И, вскочив, он пристроился дождь переждать,
А едва дождь утих — он в дорогу опять.

Вышел он посмотреть, где пасется скотина,
Глядь— а на поле нет об осле и помина.

И запала в Меджнуна лихая тревога,
И корить он во гневе стал господа бога:

«Лишь недавно тебе поручил я осла,
Хороша ж твоя воля к раденью была!

Если люди бы в гости к тебе не стремились,
На скотине пробиться пустынями силясь,

2260 Ты, наверно бы, не был таким нерадивым
И беспечным в своем небреженье ленивом!

Мне осла постеречь за позор ты сочел,
Темной ночью напрасным дозор ты сочел!»

Так ворчал тот Меджнун и метался в досаде,
Распаляясь осла запропавшего ради.

Вдруг ударила молния пламенным блеском
И весь мир просветила в сверкании резком.

Глядь — поодаль спокойно пасется осел.
Мордой тыча в колючки, он по полю брел.

2265 И чудак был так рад, что забыл всю тревогу,
Он осла оседлал и пустился в дорогу.

И оставил он грубости, глядя с опаской,
И припал ко всевышнему с доброю лаской:

«О творец, ты — душа моя в плоти моей!
Хочешь — сто моих душ, словно жертву, убей.

Так уж вышло, ты бросил осла без пригляда,
Упустил, не связав ему шею, как надо.

И меня растравило в смятенье жестоком,
И с досады дал волю я гневным упрекам.

2270 Раз тебе я вручил для присмотра осла,
Возвратить его — чья же забота была?

В нераденье своем мне осла не сберег ты,
Но, увидев мой гнев, сразу мне и помог ты.

Ты придумал, что сделать, — ударил в огниво,
И огонь запалил ты, светящий на диво.

И очам моим вмиг ты пропажу явил,
Милость мне — дай тебя, мол, уважу—явил.

И хотя я в своем непочтенье был правым,
Оказался ты другом с понятливым нравом.

2275 Поступил ты по мудрому чину со мною,
И оставил опять ты скотину со мною.

У речей моих отнял ты силу и прыть,
За провинность меня ты сумел посрамить.

Я забыл все, что сделал ты, все, что случилось,
Ну и ты позабудь, окажи эту милость.

Все забыл я, не дружен я с памятью злою,
И тебе будет лучше забыть про былое.

Мне неведомы будут укор и упрек,
Да и ты бы язык свой от них уберег!

2280 Все простил я, и в сердце — ни зла, ни корысти,
Ну и ты от обид свое сердце очисти».

Так себя языком многословным хвалил он.
И творца в умиленье любовном хвалил он.

И хоть просьба глупца бестолкова была,
Но за верность внята с полуслова была.

У любого безумца в душе своя тайна,
В ней и дерзость и кротость слились не случайно.

Всеблагому радетели истины любы,
Все одобрит он, что ни свершат боголюбы.

2285 Вопрошающий молвил: «Летящий по высям!
Я от всех отрешен и от всех независим.170

О высоком я помыслом гордым мечтаю,
С высшим быть в единении твердом мечтаю.

Если я без него даже раз не вздохну,
Что ж за ним мне пускаться в иную страну?»

И Удод отвечал: «Вот спесивые речи!
От разумного смысла слова их далече.

Не любой согрешит бредом столь небывалым,
Похваляться дано только глупым бахвалам.

2295 Ты подумай-ка: мыкаясь множество лет,
Будешь ты о себе повторять этот бред.

Про свою отрешенность болтаешь ты много,
Да любезна ль она для благого порога?

От твоей болтовни ведь понятней не станет,
Чем тобою взыскуемый промысел занят!

Сколько ты притязаний своих ни чини,
А ему что за прок от твоей болтовни?

И в реченьях твоих — что ему за кручина?
Лишь в его совершеньях и смысл и причина.

Что бы ты ни сказал — прока в деле не будет,
Если божьей хвалы этой цели не будет.

Отказаться от глупых речей — благодать,
Лучше— милостей свыше с надеждою ждать!»

Баязид Вистами, кладезь таинств сокрытых,
Шейх престола в преславных премудростью свитах,

Из обители бренности вышел в дорогу —
В те сады, что предвечному близки порогу.

Раз узрел его ночью мюрид среди сна
И сказал: «О вкусивший благого вина!

2300 Просвети нас, какой наделен ты судьбою,
И всеслышащий как обошелся с тобою?

Мы в разлуке с тобою от горестей ноем,
Услади наши души блаженным покоем!»

«В тот же час, — отвечал достославный муршид, —
Как я был под землею в могиле укрыт,

И наказ дан был ангелам грозноголосым
Испытать меня сразу же скорым допросом,

«Кто создатель, творец твой?» — они вопросили.
«Кто зиждитель, отец твой?» — они вопросили.

2305 Я сказал: «Не пытайте об этом меня,
Я смолчу—не корите, за грех мой кляня!

Лучше вы у него самого вопросите,
Буду ль принят рабом я в благой его свите?

Если он облечет меня этим обетом,
Речь его вам и будет достойным ответом.

Лишь смиреньем и смог бы достичь я его —
У подножия трона величья его!

А не в доле моей — сбыться этому чуду,
Я в разлуке с ним вечным скитальцем пребуду.

2310 Так и знайте тогда: я — отступник презренный,
В вашей воле карать меня казнью мгновенной».

И едва они вняли такой мой ответ,
В тот же миг снизошел всеблагого завет:

«Эй, пытатели, сей вопрошаемый вами —
Достославный мой раб, принят он небесами.