Мирослав Крлежа - Избранное

А наверху, в ротной канцелярии, переполох, будто посреди учительской разорвалась граната.

— Кохн! Полицию! Вызвать полицию! Собак! В полиции есть собаки! Они найдут виновника! Кохн! Полицию! Видек, постовых сюда! Хочу посмотреть на них! Ягалчец, звоните в батальон! Дайте телеграмму! Кохн! Револьвер! Что, эта скотина еще здесь? Сволочи! Писаря! Видек! Кохн! — бушует Раткович.

Побежали за постовыми, но тотчас вернулись с сообщением, что постовые арестованы господином поручиком Райнером.

— Что́? Безмозглый пекарь арестовал постовых? Какая обезьяна дала ему право? Да я от этого пекаря мокрого места не оставлю!

(В действующей армии к резервистам относятся с нескрываемым презрением. Резервный офицер, натяни он на себя хоть сто мундиров, останется тем, кем был на гражданской службе: фискалом, писарем, чиновником! Фи! А в особенности эти, из народного ополчения, добровольцы, пришедшие в армию в дни, когда по городу горланили патриотическую песню «Идут, идут», призывающую к последней священной войне за императора Франца-Иосифа; офицер-доброволец — это псевдоофицер, это объект для плевка; кем он, черт возьми, был на гражданке? Даже не учителем! Маляр, кондитер, черт бы его побрал, сволочь!)

— Ха! Райнер! Сто чертей! Кто приказал вам арестовать караульных?

— Господин капитан, осмелюсь доложить, я дал приказ арестовать капрала Коса, так как он лапал баб, а когда они начали реветь, приказал их избить!

— Кто вам дал приказ взять под арест караульных, я вас об этом спрашиваю! Вы понимаете, какую глупость вы учинили?

— Господин капитан, я приказал взять под арест капрала Коса, так как он прикладом…

— Что прикладом? Да я сам вас прикладом по башке вашей пекарской!..

— Господин капитан…

— Молчать!..

— Но вмешались гражданские власти…

— На кой черт мне ваши гражданские власти. Вам они нужны, а мне — нет! Какой вы офицер! Как стоите перед ротным командиром? Что, порядка не знаете? Смирно! Вы не в балагане!

— Господин капитан, я не в балагане, — оскорбился Райнер. — Я добровольцем пришел в армию, у меня орден, я домовладелец, член городской управы.

— Вы никто и ничто, понятно? Были ничем, ничем и останетесь! Понятно?

Кровь бросилась в голову пекаря и домовладельца Райнера — все происходило в коридоре на глазах солдат — он невольно схватился за эфес сабли, и жест этот распалил Ратковича, как быка красная тряпка.

— Что, может, на дуэль меня вызовете? Ха-ха! Как же, стану я драться со вшивым пекарем! Вон! Засеку на месте!

— Господин капитан, осмелюсь доложить, постовые — пять солдат и унтер-офицер построены — дерзко вмешался Кохн из-за спины капитана. В дверях стояли остатки караульной команды, начальника которой арестовал Райнер.

— А, постовые? Где они, проклятые? — в порыве ярости Раткович набросился на постовых, бросив уничтоженного Райнера посреди коридора. — Так это вы, сволочи? Так-то вы несете службу? Что это такое? А ну, поглядите, сукины дети. — И он ткнул ногой в злосчастный ящик, стоящий у стены… — Видели? Суньте-ка туда носы! Воры и негодяи залезают в ротную канцелярию, а вы где-то караулите, свиньи вонючие! Дрыхли всю ночь? Погодите! Я вам покажу! Кохн! Вы поняли? Эти свиньи будут стоять в карауле еще сорок восемь часов! Падаль вонючая, мошенники! Сорок восемь часов, пока не подохнут…

— Господин капитан, осмелюсь доложить, маршевая рота построена, — бодро отрапортовал ротному фельдфебель Видек.

Раткович вздрогнул и, бросив измученных бессонной ночью постовых, бегом пустился по лестнице во двор. Рота застыла в тумане, все более густыми хлопьями падал снег. Дети школьной уборщицы в фантастически пестром тряпье вылезли из подвала и уставились на солдат.

— Убрать немедленно мелюзгу! Какого черта путаются туг под ногами! — заорал Раткович на детей; несколько офицеров начали колотить ребятишек, те с визгом помчались спасаться в подвал, к матери.

— Смирно! Рота, равнение направо! — неслась по двору команда.

— Господин капитан, осмелюсь доложить, в строю двести три человека, — тонким голосом доложил лейтенант Майер. Его маленькая головка почти терялась в обшитом лисьим мехом воротнике. Капитан Раткович был так взвинчен, что у него дрожали колени, однако он справился с волнением и уставился, точно окаменев, в одну точку. Леденящая холодность являлась непременной принадлежностью этикета испанского габсбургского двора. Венгерский королевский устав перенял ее из австрийского дворцового церемониала. Таким образом, капитан Раткович принимал рапорт роты загорских мужиков, согласно испанскому церемониалу, в его венгерском варианте королевского устава 1868 года. Как бы ни был человек разгневан и угнетен, находясь перед строем, он должен подавить в себе все человеческое, стать безликим существом. Раткович застыл перед шеренгами домобранов; тишина, падает снег; ротный пытается собраться с мыслями, вспомнить, для чего стоят здесь две сотни людей под ружьем, почему поднята тревога. В эту минуту Раткович действительно не знал, что произошло в последние четверть часа. Ибо все, что он делал с того момента, когда поручик извлек из стола ящик, он делал без единой мысли, в судороге нервной лихорадки, механически. Мертвый штамп, отупевший мозг, грязь.

«Ах, да! Письмо Скомрака! Взлом, кража, бунт!» — И он начал говорить о бунте:

— Домобраны! В роте произошел бунт!..

Вздрогнули пораженные загорцы. Черт возьми, дело нешуточное! Бунт! С первого дня солдатской службы они слышат об этих проклятых бунтах. Бунтовщиков наказывают: вешают, расстреливают, заковывают в цепи, избивают прикладами, плетями; бунт — дело рук дьявола, и домобраны боятся его, как святые отцы Вельзевула. В слове «бунт» заключена магическая сила.

— Да, ребята! Произошел бунт! Утром дезертировали два домобрана, и один из них угрожает в письме, что застрелит меня, как собаку…

— А, а, — взволнованно зашумели ряды.

— Да! Грозится убить меня. А знаете, что ждет этого несчастного болвана? Виселица его ждет! Язык до пупка высунет! Вот что его ждет!.. Но это еще не все! Ночью кто-то взломал мой стол в канцелярии, украл все деньги и нагадил в ящик, как свинья. Унтер-офицеры, я обращаюсь к вашей чести и упорству, разыщите мне этого негодяя! Ребята! Вы принимали присягу, ваш долг — выдать преступника, в противном случае, бог — свидетель, я расстреляю каждого десятого!.. Сколько денег было в ящике, Кохн?

— Двести пять крон и шестнадцать филлеров, осмелюсь доложить, господин капитан.

— Слышали! Ночью украдено двести пять крон. Если не обнаружите, кто украл, значит, все вы воры!

— Э-ге, ну и брюхо у него, — удивлялась благонамеренная часть роты, — поди ж ты — целое состояние!

А ротные «сицалисты» и якобинцы, воры и курокрады, смеялись в душе от удовольствия. Им приятно, что капитана так облапошили. И кто это у него слямзил? Кто-то из своих, видать…