Мирослав Крлежа - Избранное

— Ну! Что такое? Двадцать семь! Слушай мою команду! Смирно! Кругом!

Люди молча повернулись на сто восемьдесят градусов.

— В роту шагом марш! — Семафоры разбрелись по роте, кое-кто еще держал руку поднятой и, лишь встав на свое место во взводе, опускал ее, словно под ударом печальной и непреклонной судьбы.

В строю проштрафившихся и просителей образовалась большая брешь в двадцать семь шагов в поперечнике; столько же места занимали больные.

Когда дошла очередь до больных, лицо Ратковича залила краска. Он вспомнил Скомрака, письмо, ящик. Это все их дело, симулянтов проклятых, — одного поля ягоды! Сброд паршивый! Трусы подлые! Мародеры! Симулянты! Сводники! Свиньи!

— Что? Униформа смердит? Больничной блузы захотелось? Карболку согласны пить? Небось, на побывке в деревне гордитесь униформой, а? Звезд понашива́ете, хоть и в глаза их не видали. Награды вывесите, перед девками красуетесь! А сейчас униформа, видите ли, плохо пахнет! Ишь, хвосты поджали! Здесь вам не всеношная!

Почувствовав новый прилив ярости, капитан уже готов был отдать приказ подвесить симулянтов, а двух-трех человек избил бы обязательно, но как раз в этот момент прибежал ординарец: капитана требовали к телефону.

— А кто просит?

— Какая-то госпожа, осмелюсь доложить, господин капитан!

— О! Это Кетти! Который час? Без двадцати пяти час! Святое распятие! Я опоздал на обед! Проклятый сброд! Без двадцати пяти час…

И капитан Раткович, забыв о расследовании, рапорте, кашеварах, продолжавших стоять на полусогнутых ногах, поспешил, звеня шпорами, к телефону.

Обед у госпожи Кетти Кайзер длился больше четырех часов. Госпожа Кетти Кайзер принадлежала к так называемому избранному обществу города (которое состоит у нас из чиновников выше восьмого класса, имеющих обычно крепкие связи с влиятельными околоправительственными кругами королевства). Ее муж, господин Милан Кайзер — архитектор, один из тех наших знаменитых архитекторов, которые за последние десять лет понастроили множество уродливых безвкусных зданий, разукрашенных майоликой и скульптурой и отвечающих современным вкусам. В настоящее время господин Кайзер уже третий год на фронте, но пишет, что ему как резервисту живется там хорошо: он строит мосты на Висле. А госпожа Кетти, бесплодная, одинокая, отдалась работе в Красном Кресте. Капитан Раткович в порядке очередности соответственно второму военному сезону стал ее вторым любовником.

Столовая в стиле Макарт [31] Макарт, Ганс (1840—1884) — австрийский художник, его работы отличаются пышностью, красочностью, но бессодержательны и фальшивы. , ноты «Sang und Klang» [32] Сборник сентиментальных романсов, модных в мещанских кругах Австрии в годы первой мировой войны. , в гостиной картина знаменитого нашего мариниста, «Занимательная библиотека», ресторан Цорсо по средам и субботам — вот примерная сущность госпожи Кетти Кайзер. Она красит волосы, губы, брови и ресницы, хотя и без того не лишена известной привлекательности, свойственной, правда, всем молодым, холеным, утопающим в белом батисте женщинам. Белый кокетливый костюм сестры милосердия придает ей особую прелесть.

Капитан Раткович довольно легко овладел этой крепостью, однако в последнее время появились признаки того, что скоро на бастионах госпожи Кетти взовьется боевой флаг военного корабля «Его величества Эрцгерцога Максимилиана», под которым ходил господин лейтенант Кертшмарек, неотразимый морской летчик, пользующийся среди военных вдов ресторана Цорсо репутацией отменного рыцаря.

Отношения между господином капитаном Ратковичем-Ябланским и госпожой Кетти Кайзер уже давно напоминали расшатанный зуб, которому немного надо, чтобы выпасть. Они держались на нескольких ниточках, да и то изрядно надорванных, но, так как госпожа Кетти была особой весьма энергичной и разрывала их довольно решительно, этот процесс проходил легче, чем можно было ожидать.

Так было и прошлой ночью. Тяжелая, драматическая ночь.

Раткович лежал, наслаждаясь теплом женского тела, а над ним витала тень лейтенанта Кертшмарека, которому предстоит нежиться под этим желтым шелковым одеялом, в то время как он, Раткович, будет в Галиции кормить вшей, и господину капитану вдруг стало страшно неуютно и все показалось в высшей степени несправедливым.

«Нет, если говорить правду, это не мелочь. Все рушится, все ломается!»

Через гардины в комнату, находившуюся на втором этаже, проникал свет газового фонаря, заставляя сверкать грани хрустальных ваз (господин Кайзер купил их на японском корабле в Фиуме). «До чего здесь хорошо! А там, в окопах под дождем, кто может поручиться, что черт не дремлет? Какая-нибудь проклятая казацкая пуля…»

— Так глупо, что мне опять надо уезжать! А ведь можно было остаться. Болен я! Кетти, милая, довольно с меня!

Госпожа Кетти лежит безмолвно, ни слова в ответ. А скажи она одно только слово, все могло бы быть иначе. Он тотчас обнаружит у себя какой-нибудь катар легких или желудка или, наконец, расшатанные нервы, объявит себя больным, и идиллия будет продолжаться. Но ничто на это не вдохновляет!

— В самом деле, чего торопиться? Нет смысла!

Но госпожа Кетти молчит. Сейчас она могла бы сказать, но молчит, думая про себя: «Прощай, милый, прощай навсегда!»

— Кетти, ну как тебе нравится моя идея?

— Какая идея?

— Остаться в Загребе! Не идти на фронт! Сказаться больным… Я правда болен.

— Я хочу спать, милый! Хочу спать! Уже поздно! И нехорошо, что ты остаешься до утра! Это компрометирует…

— Ах! Она меня предупреждает, что поздно!.. Кетти! Если я буду возвращаться через Вену, ты приедешь ко мне? Мы могли бы съездить в Гастейн. Я пробуду там недолго. Месяца два, не больше…

(В прошлом году госпожа Кетти приезжала к Ратковичу в Вену. Это был расцвет их романа, вернее не романа, а новеллы.)

— Право, не знаю. А когда это может быть? И как я доберусь до Вены?

— Да надеюсь, что, примерно, к рождеству…

— На рождество я хотела съездить в Ловрану…

— В Ловрану? На море? Ах да, я совсем забыл! Ты любишь море… так, так…

— Ты что-то подумал? Море? Soll das eine Anspielung sein, Liebster? [33] Это намек, милый? (нем.)

— Ничего подобного! Ни о чем я не подумал! Ни о чем! Ты любишь море! Боже мой, и я люблю море! Море — прекрасная вещь!..

В полумраке теплой спальни, напоенной ароматом молодой женщины, усталый и убитый Раткович начал одеваться, отыскивая сапоги, одежду, мысли, вообще себя.

Капитуляция. Договор заключен и подписан. Ловрана! Все ясно! Море! Императорское и королевское море!

База проклятого морского летчика в Фиуме! Да, да, морские виды! Фиуме — самый дурацкий город на свете!

Да, да! И ничего не сделаешь! Ничего! Женщина буквально вытряхивает тебя из теплой постели на фронт, в окопы, в могилу. Ты уже натягиваешь штаны, закручиваешь портянки и ищешь сапоги, а она хочет спать! Зевает!.. Ах да, да!..