Мирослав Крлежа - Избранное

В конце концов, что такое пощечина? Символ жизни и больше ничего! Так было и будет миллиарды и миллиарды раз; кто-то будет давать пощечины, кто-то — их получать. С библейских до домобранских времен это повторялось миллиарды раз и сколько еще повторится в будущем! На роду человека написано, что быть ему оплеванным и избитым, опозоренным и униженным, раздетым донага и распятым.

Когда Рачич стоял перед ротой голый и его обыскивали, как вора, он вспомнил, что ему предназначено быть раздетым донага, как вору. По какой-то фатальной логике он понял, что это еще не конец, и, когда Видек вздернул его на каштан и веревки острым ножом врезались в живое тело, отозвавшись жестокой болью в кистях и локтях, его охватил ужас, ему почудилось, что он истекает кровью, в ладонях он ощутил гвозди; сознание оставило его, а на лице застыла та странная улыбка, в которой Раткович увидел дерзкую насмешку над собой, хотя это была насмешка не над ним, а над глупостью и бессмысленностью христианской символики. Мученическая улыбка распятого человека.

Глубокая ночь. Опутанный патронташами и ремнем винтовки Рачич стоит на посту, понурив голову, борясь с усталостью и сном. Он сменил домобрана, который вчера ковырял в носу, за что получил внеочередной наряд в караул.

«Какой пароль?» — мучительно думал Рачич. Он бы несомненно заснул, сломленный усталостью, если бы в голове у него не вертелся этот дьявольский вопрос: какой пароль? Каждый домобран, стоящий в карауле, обязан знать пароль, ведь это дело нешуточное! Постовой домобран — это замо́к, открывающийся определенным ключом; а как его откроешь, каким ключом, если он потерян? Пешт, пушка, Пула! Начинался на «п»! А дальше? Погань, вот что!

Механически повторил он за начальником караула пароль, точно граммофонная пластинка, попугай чертов, а теперь вот хлопай ушами! Еще офицер инспекционной службы, господин «казармонадзиратель» Гольцер нагрянет, достанется ему тогда. Гольцер любит поизмываться над солдатом. Гранатой ему оторвало на левой руке три пальца, с тех пор он словно обезумел, ничего человеческого в нем не осталось!

«Теперь все одно! Что будет, то будет! Переживу как-нибудь и этот пароль!»

Все пышнее расцветал над Рачичем черный мак сна; он стиснул зубы и, чтобы освободиться от удушливого тяжелого запаха, одуряющего, как опиум, так что кружится голова, подошел к забору и стал вглядываться в темную, пустую улицу.

«Какая черная улица! Она идет куда-то в темноту! По ней я сюда пришел и по ней уйду! Ребенком я думал, что передо мной дорога, по которой я куда-то должен прийти, и вот я пришел. Куда? В казарму! В казарму! Народная школа на Цветной улице превратилась в казарму… Да, да! Та самая народная школа на Цветной улице! Вот знакомые каштаны, старый сад! В саду в день Петра и Павла расставляли столы, покрытые зеленым сукном, и на них стопками лежали книги в красных с золотом переплетах — награды отличникам! А потом начинались каникулы! Длинные веселые каникулы!.. Рачич тоже отличник, сердце его радостно бьется от предвкушения веселого отдыха!.. Где теперь эти проклятые каникулы? Что произошло с тем отличником в новом белом костюмчике? Подвесили его на каштане, надругались над ним!…»

Будто чья-то костлявая рука схватила Рачича за горло.

«К черту! Расчувствовался, словно баба! Все это ерунда!»

И Рачич энергично зашагал под каштанами вдоль забора. Но что-то заставляло его еще и еще обращать взор к своей школе. Широкий подъезд, и на стене черная дощечка: «Мальчики». На первом этаже слева пять окон — это его класс. На стене висят карта Королевства и еще какие-то географические карты, в углу — шкаф, доска, рукомойник, крест. Третья парта слева — его. Перед ним сидит белокурый паренек — Раткович. А где старый учитель, астматический седой господин с толстым золотым кольцом на пальце и серым зонтом? Лежит в земле на глубине двух метров и держит в руках деревянный крест; наверно, ничего уже не осталось от его парадного сюртука и галстука, все превратилось в тлен. Где его товарищи по классу? Галович — малыш Галович — тоже умер! Коренич сошел с ума в Стеневце. Пунтек погиб на фронте — разорвало гранатой, одни петлицы остались от Пунтека. И Каменар погиб. А Францетичев Павле — адвокат, доктор, важный барин с собственным выездом… Дурак он. Политикой занимается. Около парламента вертится. А где остальные? Исчезли, погибли, пропали — да всех и не припомнишь. В голове туман. Ясно вдруг вспомнился Скомрак! Фране Скомрак в черной меховой шапке, подаренной благотворителями, сын пекаря, служившего у Братанца; да, да, Рачич еще ходил к ним за хлебом и видел, как отец Фране в красно-белой полосатой майке сажал булки в пылающую печь. Фране Скомрак! Он убежал и, как говорил вестовой, оставил Ратковичу какое-то письмо. Да! Он был денщиком у Ратковича и не раз жаловался Рачичу, что этот Раткович страшная скотина, что он целыми днями его пилит и что долго он, Скомрак, здесь не выдержит! Лучше на фронт! Рассказывал он также о каких-то казенных деньгах, которые Раткович не то украл, не то растратил. Рачич, Раткович, Скомрак — в таком порядке они стояли в классном журнале! А сегодня? Ерунда! Кому нужны эти сетования? Такова жизнь! Я начинаю походить на провинциальную барышню!

Рачичу хотелось шагать и шагать, чтобы развеять мучительные мысли, но не было сил. Остановившись у входа для девочек, он устало прислонился к стене.

«Девочки!» Здесь входили девочки; двери многозначительно заперты. Казарма не для девочек!

А на ступенях, ведущих в мезонин, спали трубачи; прислонившись ухом к замочной скважине, можно было слышать их мощный храп.

Рачич припал к замочной скважине, слушает, как храпят трубачи, и думает о девочках, которые когда-то здесь проходили. В Христово воскресенье, одетые в белые платьица, они пели звонкими голосами; все мальчишки поголовно были влюблены в них. А теперь? Где эти девочки? Превратились в женщин с налитыми грудями, повыходили замуж, нарожали детей, кто уже и умер, остальные мучаются, кухарничают, бьют детей и грызутся по ночам с усталыми мужчинами. Горничные, чахоточные портнихи или такие, как Марта Хелферова, которую Рачич и сейчас иногда видит. Она врач, работает в госпитале, борется за право голоса для женщин и хочет стать «самостоятельным человеком», говорит, как попугай. А школа на Цветной улице стоит, словно разоренный улей, по которому ползают черные больные тараканы — домобраны. Кто бы мог подумать, что Юрица Раткович, этот молчаливый тихий мальчик, который с таким трудом постигал дроби, — что именно он наступит сапогом на школу, разрушит ее и из классных досок соорудит парикмахерскую? Но все получилось именно так, именно так. Рота спит, а жизнь тем временем идет дальше. Утром домобраны проснутся, оденутся, продефилируют перед бароном — и на фронт, четко отбивая шаг: раз-два! Кашевары упакуют масло и мясо, фасоль и картофель, опять будет сыпать снег, женщины принесут солдатское пойло, и жизнь пойдет дальше, будто ничего не случилось. Это называется нормальным течением жизни.