Мирослав Крлежа - Избранное

— Простите, хозяин, истинная правда все, что вы говорите, но что я могу поделать с Фаникой? — громко заплакала женщина.

— Ну! Ну! Старая! Не хнычьте! Скоро и ваша Фаника отправится вслед за вами. Не бойтесь! Пустят ей кровь в больнице! До первой операции, а там — бритва!

— Так было дело со старухой наверху, в лавке. Откуда Шеф знал о какой-то Фанике? А я сам ей недели две или три спустя после этого разговора греб сколачивал. Эта Фаника перерезала себе вены в больнице! Эх, да что там, ей-богу! Нечистые дела у нас творятся, — скептически покачал головой худой Франц. — Что-то здесь неладно! Странное дело: как посмотрю на этого мошенника, когда проходит он по мастерской, все мне кажется, будто я его где-то давно видел. Только не помню где. Когда-то давно-давно!

И начал чахоточный мастер вспоминать, где и когда он мог видеть Шефа, а Кралевича вдруг охватил страх. Он испугался простой и жестокой правды, которую все люди каждый день так простодушно и наивно высказывают: мы все его уже давно, давно где-то видели!

Долго сидели они в прокуренной дыре, и мастер при прощанье обещал Кралевичу, если он хочет поближе заняться Шефом, познакомить его с Мозесом, агентом «Ха-пе-бе», который очень хорошо знает Шефа и может рассказать о нем много.

Туберкулезный мастер-резчик познакомил Кралевича с этим агентом. Мозес Беттельсон — польский еврей, кроме своей немецкой насильно пришитой фамилии Беттельсон, носил еще какое-то древнее еврейское имя и сразу же разъяснил Кралевичу, что оно означает «блуждающий огонь». Но сам он этим россказням не верит, а только слышал от своих предков; его деды очень гордились этим старинным семейным еврейским именем и не дали себя онемечить; они были благородного происхождения, но разорились и обеднели.

Этого человечка Кралевич давно заприметил и следил за ним.

Мозес был почти беззубый старик, но искусно зачесывал волосы через весь свой лысый череп и красил усы, губы его всегда были вымазаны косметической краской.

Беттельсон — типичный алкоголик; с утра он начинает отравлять себя по кабачкам и лавчонкам и заканчивает день под фонарем или в канаве. Он — один из многих агентов, которые снимают мерку с еще теплых покойников, безжалостно обращаясь с ними в их еще не успевших остыть грязных постелях. Кралевич давно уже заключил по многим признакам, что между Мозесом и Шефом существует какая-то особая, необъяснимая связь. Владельцу бюро, кажется, понятно, что Беттельсон относится к нему без уважения; но не такой человек Шеф, чтобы бояться каких-то ничтожных людишек, обитателей «социального дна», унизиться до борьбы против возможных разоблачений со стороны деклассированного полупомешанного пьяницы, воображающего, что он знатного еврейского происхождения. Шеф настолько перерос своего агента во всем, что если когда-то и было у них что-нибудь общее, то теперь это прошлое могло быть для еврея только дорогим воспоминанием. Для Шефа же — ни в коем случае. Однако было заметно, что, когда они разговаривают, хозяин употребляет, правда, сдержанно, но все же более интимные формы обращения, чем при разговорах с остальными служащими. Это Кралевич в первый раз установил в прошлом году на кладбище, в день праздника Всех Святых.

Вороны кружились над клочьями серого тумана; дымились факелы; вдалеке гремела итальянская канонада на Соче [48] Река на границе Австрии и Италии. . «Ха-пе-бе» украсило могилы павших героев, которых погребено на «нашем прекрасном» Мирогое [49] Главное кладбище в Загребе. больше пяти батальонов, цветами и плошками для иллюминации. Похоронное бюро организовало шествие клира во главе с епископами в праздничном облачении; хоры певчих исполняли печальные мелодии Зайца и Новака [50] Хорватские композиторы конца XIX и начала XX веков. . Все это трогательно описала печать; «Ха-пе-бе» заработало большие деньги, а к вечеру на автомобиле приехал Шеф, чтобы взглянуть на эту обывательскую комедию. Здесь, на церемонии, и обнаружил Кралевич эту загадочную связь между Шефом и Беттельсоном. Еврей прогуливался со своим хозяином под руку, а потом уехал с ним в город в автомобиле; казалось, что праздничное представление организовано по оригинальному замыслу Мозеса.

Кралевичу удалось познакомиться с пьяницей-агентом, и они начали вместе выпивать, и крепко. Беттельсон долго вел себя сдержанно и хмуро, но постепенно корка замкнутости оттаяла; с каждой бутылкой их отношения становились интимнее. Мозес пил вино большими стаканами и говорил о политике и о еврейской литературе; часто они напивались до потери сознания в грязных закоулках на городских окраинах, где в одну маленькую комнатушку без окон набивается больше двадцати пьянчуг. Вино и водка здесь льются рекой, все провоняло тухлыми яйцами, крысами и потом, чадит керосиновая лампа, а у печки — полураздетые пьяные солдаты с отвратительными бабищами. Все хрипит в какой-то адской горячке, а Кралевич пьет с Мозесом и говорит о доходах «Ха-пе-бе». Долго тянутся эти бесконечные, бессмысленные и грустные ночные пьянки. Потом Кралевич провожает шатающегося Беттельсона домой, на окраину, в другой конец города. Мозес живет за железной дорогой, в стоящем одиноко красном доме, где помещается склад железных бочек, а на заборе полощутся по ветру изорванные афиши и объявления о военном займе. Пустой дом, голые стены магазинов с решетками на окнах, горы черных бочек, стянутых обручами, и американский кегельбан, напоминающий виселицу, — все это походит на театральную декорацию в драме с грабежом и убийством. Кралевич должен проводить Мозеса наверх, под крышу, в его комнатушку; он боится этого дома, потому что чувствует, что здесь когда-то пролилась кровь. Злодейство глядит из всех его черных оконных ям. А на железнодорожных путях грохочут и гудят поезда, тускло светятся зеленые фонари; в темноте шумят и грозят своими ветками высокие тополя, как призраки с поднятыми руками; все здесь зловеще, холодно и отвратительно.

И вот однажды, на рассвете, после пьянки вырвалась наружу долго скрываемая боль и Мозес Беттельсон заплакал.

— Вот как я живу! Должен себе сам и штаны зашить, и лук порезать, и похлебку сварить! Живу, как скотина, и мучаюсь, а он катается в автомобиле! А кто выполняет черную работу? Я или он? Обмеряю покойников, бегаю по городу и пронюхиваю, кто подох, хороню под дождем и снегом, я или он? Он только совещается по банкам и правлениям да стрижет купоны, черт бы его побрал! Подлец! Проклятый негодяй!

Эти проклятия вырвались у пьяного Беттельсона непроизвольно и послужили толчком, сдвинувшим с места всю лавину его ненависти, которая начала нарастать в озлобленном монологе.