Мирослав Крлежа - Избранное

— Спасибо! Но я предпочитаю Будду и святого Фому.

— Спокойной ночи, господин доктор, приятных снов! Если вас не затруднит, прочтите за спасение и моей души две-три «Аве Марии»!

В мою камеру сквозь решетку струится лунный свет. Недоступные звездные сферы льют алебастровое холодное сияние на город, крыши и долины; тишина объяла проклятый дом, где на соломенных тюфяках храпят усталые люди, сокращающие бессмысленную жизнь унизительным наркотиком сна, ибо закон предписал им сидеть в заключении…

В густом зеленом сумраке мерцает огонек моей сигареты, он то вспыхивает, то затухает, как знак таинственного, волшебного миропонимания, светящего одиноким в камерах и монастырских кельях. Колонка табачного пепла на моей сигарете вдруг разгорается красным пожаром, окутанным темно-зеленой пеленой дыма, дым сливается с алебастровым звездным светом, клубится, словно зеленый фимиам, и растворяется в холодном дыхании росистой августовской ночи. Вы, конечно, обожаете лунный свет, а я ненавижу его. Мне отвратителен глупый вид белого диска — наглой гипсовой модели того, что произойдет с землей, со звездами, со всей вселенной, — он качается над головой, словно надгробный фонарь, и вызывает невыносимую тоску, подобную той, которую нагоняют наглядные пособия в физических кабинетах. Если бы я мог дотянуться до луны и провести пальцем по ледникам, альпийским безднам, океанам и кратерам, на кончике моего мизинца остался бы лишь известковый налет, вроде того, что обыватели стряхивают с подушки легким щелчком, пыль, издающая тонкий запах мела, которым пишут загадочные формулы на школьной доске, белый след от сплющенного, плоского небесного тела, где разница между морской пучиной и высочайшими вулканами не превышает полмиллиметра, а магнитные волны колышутся в мертвом сиянии бесцветно-белого, прозрачно-хрупкого лунного света, явившегося человеку, который, не имея определенного мировоззрения, осмелился броситься с собственного балкона на первом этаже да еще и раскудахтаться на моральные темы, словно курица, снесшая тухлое яйцо! Фи!

Дует юговина. У меня болит голова. В камере стоит керосиновый чад. Принимая во внимание мое повышенно нервное состояние и постоянную бессонницу, мне разрешили поздно гасить лампу, хотя по тюремному расписанию свет тушат ровно в девять, и теперь я убиваю ночное время чтением. (Понятия не имею, кто оказал мне эту великую милость. Во всяком случае, с благодарностью принимаю знак внимания со стороны уважаемого королевского суда…) Лай собак. Паровозы. Полночная тишина. Сон. Вернее, тяжелое полузабытье с неясными обрывками каких-то кошмаров: мелькают женщины, дамские панталоны, ободранные кошки, течет грязная вода и вдруг — множество рыбы, гнилые зубы, долги… Горбатый карлик в маске министра Марка Антония Яворшека с гитарой за спиной пробежал по роскошной мраморной лестнице в стиле шестнадцатого столетия, но вот полилась прекрасная музыка, звучат мандолины и арфа, на мраморных оградах — ковры; неожиданно на балюстраде появляется Синек, мой приятель, молодой инженер, тот, что с жаром доказывал необходимость твердого мировоззрения; на нем черная мантия с огромной красной монограммой СХ, вышитой на груди. В моем полусне мрачный облик советника Consiglia dei Dieci [89] Совет Десяти — диктаторский орган управления Венеции, возник в XIV веке (итал.) . символически слился с обликом молодого сектанта новейших времен, а нежная мелодия скерцо, которую наигрывал уродец в маске министра и бывшего социалистического трибуна Марка Антония Яворшека, вселила в мою душу тревожную мысль о том, что инквизиторский Совет Десяти произнес мой смертный приговор не то устами молодого инженера, не то народного трибуна и демагога министра Марка Антония Яворшека… Смертный приговор мятежнику, который смеет не разделять мировоззрения, непременного для каждого достойного члена Совета Десяти… Мыши скребутся на чердаке… В трубе завывает ветер… Таинственная ночь, полная смутных звуков, далекого лая собак и рыдания паровозов, доносящегося со станции… Шестьдесят шесть тысяч мыслей роится в моей голове, мелькая пестрым калейдоскопом; и как это угораздило Фоша так бездарно провести операции на Западном фронте весной восемнадцатого года? И подумать только: в ту пору, когда мы слепо верили в полную победу союзников, по признанию самого Фоша, все висело на волоске! Право, невероятно, что Земля, такая же от века громадная и каменно твердая, вроде отполированного дубового шара в кегельбане, еще не погибла, еще цела… И так же медленно и безостановочно вращается гигантский шар Земли, внушая веру в свою монолитность, которая не что иное, как видимость, ибо бесчисленные поры и щели, что испещрили ее, остаются незаметными для глаз. Дубовый шар в кегельбане, как и наша планета, пронизанный мельчайшими отверстиями, состоит из атомов, что роятся, подобно микроскопическим метеорам вселенной, готовые разлететься в любое мгновение и растворить в космосе и дубовый шар, и Землю; но, накрепко спаянные загадочной непонятной силой, они не распадаются, подчиняясь высшим законам, господствующим в бесконечных галактиках. (Что такое «непонятная сила»? Пустая погремушка, колокольчик для забавы младенца! «Непонятная сила»! Есть от чего сойти с ума…)

Сегодня я нашел у своего приятеля Валента (он храпит напротив, растянувшись на соломенном тюфяке) иконку св. Рока. Жена Валента незаметно сунула в узелок с салом и жареным цыпленком эту маленькую трехцветную картинку (на всякий случай: а вдруг и поможет, ведь толком никто ничего не знает!). Святой защитник Валента, исполненный в стиле барокко, предстал передо мной во весь свой рост, вписанный художником в неопределенное пространство с олеографически голубыми горами и речкой, вьющейся змейкой среди зеленых полей; пес, который лижет раны св. Рока, напоминает черного пуделя… Св. Рок, добродушный, пузатый сибарит, отнюдь не имеет вида израненного страдальца. Кто-то утром заткнул за ручку, что на крышке параши, белую розу; цветок издает прелестный запах, а человек отравлен действительностью; звезды кажутся мутными и далекими, страшно болит голова, и чудится мне, будто я стою в пустой церкви: летний полдень, надоедливо жужжат мухи, на колокольне чирикают птицы, кричит петух на селе… Вот доносится дальний раскат грома… Падают первые капли дождя… И снова гром…

Впервые я испытал на собственной шкуре действие артиллерийского огня ранней весной… Звонко журчал ручей, весело лаяли псы, шипел красный уголь, выброшенный из топки паровоза прямо на талый снег… В желобах стучали капли воды, вдали, над блестящими рельсами, над волнами пахоты, покрытой толстым слоем мокрого сверкающего снега, поднимался бледно-голубой туман лесных массивов. Но мирный весенний полдень в одну секунду безжалостно смяла кровавая черная конская бойня; в тихий, размеренный быт провинциальной станции, где деловито стучат телеграфные аппараты, а сквозь открытую дверь в прокуренную комнату льются потоки весеннего солнца, озаряющего теплым светом часть стены под застрехой, синие рельсы и пастельное небо марта, вдруг ворвалось пламя, извергнутое огненно-черным, как деготь, жерлом смерти. Охваченные паникой люди бросились запрягать лошадей в орудия; из открытых дверей вагонов доносился грохот подков, а маленький взъерошенный воробей на проводе замер на минуту, будто загипнотизированный, и, в ужасе зачирикав, молнией взмыл в облака, поразив меня сумасшедшей скоростью полета. Маленький клубочек перьев возмущенно зачирикал и пропал, а люди, жалкие люди, затерявшись среди конских трупов, от которых расходились по снегу черные лужи крови, среди руин маленькой станции, объятой пожаром, и исковерканных вагонов, беспомощно слушали гибельную увертюру к той огромной симфонии, которую не принято описывать пространно, ибо она принадлежит к разряду «естественных» явлений природы, вроде грома, дождя и землетрясения, представляющих смертельную опасность для человека, привыкшего, однако, безропотно сносить их, по временам лишь сокрушенно вздыхая: гм-да, война есть война, ничего не поделаешь. Гром, — конечно, гром, а дождь — дождь! И землетрясение, что вы хотите, — это землетрясение! Вот так-то! Идем дальше! Кто смел, тот и съел. Борьба за существование! А у нас сегодня на обед оладьи! Зверинец — вот самое мудрое изобретение в мире!