Илья Эренбург - Шесть повестей о легких концах [старая орфография]

— Хочу такую машинку-считалку. Какъ съ базару — къ ней, чтобы все выправляла. Ну и для смѣху — подсчитать, сколько Любимъ въ праздникъ политуры кроетъ. До милліона пусть выскакиваетъ. Привезешь — дамъ мѣшокъ. А денегъ намъ не надо. Самъ слыхалъ — бабы на что глупы, хворостиной въ комитетъ сгоняю и тѣ поютъ: «совѣтскими всѣ клѣти оклеить собираемся.» Иди, иди!..

Весельчакъ, несмотря на глубины и высокій постъ! Первый въ Кореневкѣ. Ясно — «слыхи» прямо къ нему. Уйма.

Первый: въ Ивневскомъ служили молебствіе. Кирюха Кривой — напуститель — пересохъ, разсыпался. Троеручница умилилась — слезу пролила. Три дня дожди.

Слыхъ второй: коммунисты въ городѣ съ утра до ночи стрѣляютъ въ солнце изъ австрійскихъ пушекъ. Хвастаютъ — прицѣлъ хорошій. Доканаютъ — будетъ дождь.

Третій: и вовсе они въ дождѣ не нуждаются. Имъ отъ дождя одно безпокойство — калоши снашивать. Стрѣляютъ со страха — объявился Черемышинъ, крестьянскій большакъ. Ѣздитъ съ дугой, на дугѣ крестъ и написано — спереди: «не удерешь», сзади: «не догонишь». Вѣшаетъ всю сволоту, то-есть учителей, коммунистовъ и барышень, а съ крестьянами ласковъ.

Четвертый слыхъ: городскіе затѣяли, чтобъ никому не рожать — перепись. За всякаго младенца мѣшокъ картошки, за дѣвченокъ по два — вдвойнѣ значитъ, потому бабы къ красной арміи не приспособлены.

Пятый — у самихъ коммунистовъ дѣти всѣ мѣченныя. Когда въ Волнушкахъ, то-есть въ этой самой колоніи, чертенята купаться полѣзли, Андрюха видѣлъ — на пузѣ выше пупка — звѣзда.

Шестой — дѣти въ Волнушкахъ самыя знаменитыя. Подкрѣпляются молокомъ. Потомъ — приступятъ. Ни одинъ по человѣчески не говоритъ — кто ржетъ, кто квакаетъ. А хозяйничаетъ жидовочка — Перка Самойловна. Больше всѣхъ няньчится съ рыжимъ вихляемъ. Золотой краденой расческой звѣриную шерсть расчесываеть, давитъ вшей и приговариваетъ:

«Учись крещенныхъ давить — во-какъ!»

Седьмой — рыжій вихляй — совѣтскій наслѣдникъ. Ему почести воздаютъ. А онъ совсѣмъ телепень. Большой и голышомъ ходитъ не смущаясь.

Ну, нація!

Восьмой — отъ колоніи житья не стало. У Гаврилы стащили курочку. Поютъ скверныя пѣсни. Глазомъ дѣвокъ портятъ. Хуже всего, кто-то избы поганитъ — изображаетъ дьявольскія хари — рогатыхъ лошадей, птицу съ выменемъ и бабъ въ натурѣ. Кто же, какъ не рыжій вихляй?

Девятый — въ колонію привезли тысчу пудовъ муки. Носили съ утра до ночи. Сложили — половицы не выдержали. Порядки! У крестьянъ отбираютъ, лягушкамъ и Перкѣ — даютъ.

За девятью главными слѣдуютъ тридцать дополнительныхъ. Но Гнѣдовъ даже не улыбается. Самый важный — девятый. Надо вывѣдать толкомъ. Перка молока просила — мѣняться хочетъ. Снарядить Егорку — бойкій, разнюхаетъ мигомъ.

Солнце высоко. Попъ кадитъ — не чувствуетъ. Коммунисты изъ пушки палятъ — не слышитъ. Стоитъ, жжетъ.

Паркъ расковыряли ужъ давно — въ восемнадцатомъ. Деревья вырубили, бесѣдки на лучину. Большой шаръ съ клумбы взялъ себѣ Гнѣдовъ — поставилъ во дворѣ на шестъ. Пріятно — себя видѣть серебрянымъ. Лѣто — злое. На рѣдкихъ кустахъ скрипятъ желтыя лохмотья. Земля облысѣла. Егорка глядитъ на уцѣлѣвшую мраморную Венеру. Голову сбили. Накинула на себя черное трико плюща, рукой прикрыла грудь. Бѣла — солнце не беретъ. Егорка злится:

— Ишь, головы нѣтъ, а все за сиськи хватается! Стерва!

Жестяная дощечка:

«Опытно-показательная колонія для дефективныхъ дѣтей. Губотдѣлъ охраны дѣтства. № 62.»

На приступочкѣ — рыжій вихляй безъ портковъ, сидитъ и складываетъ кубики. Ему пахать скоро, а будто скотина мычитъ.

— Эй, красота, позови вашу старшую!

Вихляй гогочетъ. Трясется вздутый животъ. Потомъ высовываетъ языкъ — длинный, какъ у пса, и бѣгомъ.

Егорка отплевывается. Ждетъ. Долго ждетъ. Со скуки пробуетъ всѣ развлеченія: плюется, присвистывая и цѣлясь въ каменную бабу, считаетъ окна, бросаетъ камнемъ въ паршивую суку, наконецъ, отчаявшись, начинаетъ горланить:

Берта Самойловна услыхала. Выходитъ. Худая, горбатенькая, кончикъ носа все тянется къ задранному носку ботинка.

— Ахъ, это вы, товарищъ! Зайдите…

— Мерси. Что-жъ — учите все?

— Да вотъ вожусь съ ними. Трудно — вѣдь это не обыкновенныя дѣти, а дефективныя.

— Понимаемъ: главныя.

— Больныя, отобранныя по недоразвитію.

— Мѣченные, значитъ. А скажите, товарищъ, вотъ рыжій у васъ мальчонокъ — кто онъ такой будетъ?

— Ахъ, Балабасъ? То-есть его Власомъ зовутъ, онъ самъ себя Балабасомъ прозвалъ, ну и мы — привыкли. Несчастный — идіотизмъ. Происхожденіе — неизвѣстно. Изъ пріютскихъ. Восемь лѣтъ — даже говорить не умѣетъ, какъ слѣдуетъ. Буквъ не знаетъ, считать по пальцамъ не можетъ. Но удивительныя способности къ рисованію. Иногда мнѣ кажется — геніальный ребенокъ.

Егорка доволенъ. Не въ силахъ скрыть — улыбается на полверсты. Еще бы!.. Птицу съ выменемъ всѣ видали. Теперь второе дѣло:

— Вы, товарищъ, молочка хотѣли въ обмѣнъ?

— Вотъ-вотъ! Нельзя ли устроить? Изнуреніе. Все картошка и картошка. Въ особенности необходимо для невропатовъ. Мы можемъ одѣяло теплое дать. Платье мое.

— Это что-жъ — мы развѣ живодеры! Если у кого корова — какъ дѣткамъ не отцѣдить? Только сами знаете — плохо у насъ.

И рукой на солнце.

— Вотъ мы слыхали, будто вамъ вчера изъ города муку прислали — обрадовались. Хоть ребятки сыты будутъ. Конечно, теперь режимъ такой, то-есть просвѣщеніе.

— Прислали. Да знаете сколько?

Егорка замеръ.

— Пять пудовъ на два мѣсяца! А насъ — восемнадцать дѣтей, трое взрослыхъ. Я писала, писала — ничего! Прямо — взять дѣтей и въ Москву…

Ну, Егорку не проведешь! Вотъ тамъ — четыре окна — все доверху завалено. Половицы скрипятъ.

Встаетъ. Вспоминаетъ, какъ Гнѣдовъ письмо въ городъ инструктору писалъ, кланяется:

— Наше вамъ, съ коммунистическимъ привѣтомъ.

И бѣгомъ въ село вдоль пустыхъ выжженныхъ полей. Для бодрости поетъ:

Къ Гнѣдову, къ Андрюхѣ, къ Силинымъ, сразу ко всѣмъ:

— Эй!.. Эй!.. Все выпыталъ. Сама призналась — дѣти вожаки, то-есть по ихнему директивныя. Рыжій — чертъ. Зовутъ — тьфу! — Балабасомъ. Говорить не можетъ — только изображаетъ. Мнѣ языкъ показалъ длинющій — хоть узелъ вяжи, и какъ жеребецъ «гы»! Одно слово — Балабасъ!..

Старикъ Силинъ крестится, стонетъ, кряхтитъ. Западаетъ темное слово. А Гнѣдовъ торопитъ:

— Ты про муку.

— Привезли. Подтвердила. Вретъ — пять пудовъ. Животы дыбомъ встали. Четыре окна — направо, какъ войдешь. Завалено. Скрипомъ — скрипитъ. А Балабасъ сторожитъ, не пускаетъ.