Фрэнсис Фицджеральд - По эту сторону рая [английский и русский параллельные тексты]

Тут можно читать онлайн Фрэнсис Фицджеральд - По эту сторону рая [английский и русский параллельные тексты] - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

По эту сторону рая [английский и русский параллельные тексты]
Автор:

Фрэнсис Фицджеральд
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

4/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
80

1

2

3

4

5

Фрэнсис Фицджеральд - По эту сторону рая [английский и русский параллельные тексты] краткое содержание

По эту сторону рая [английский и русский параллельные тексты] - описание и краткое содержание, автор Фрэнсис Фицджеральд, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Первый, носящий автобиографические черты роман великого Фицджеральда. Книга, ставшая манифестом для американской молодежи "джазовой эры". У этих юношей и девушек не осталось идеалов, они доверяют только самим себе. Они жадно хотят развлекаться, наслаждаться жизнью, хрупкость которой уже успели осознать. На первый взгляд героев Фицджеральда можно счесть пустыми и легкомысленными. Но, в сущности, судьба этих "бунтарей без причины", ищущих новых представлений о дружбе и отвергающих мещанство и ханжество "отцов", глубоко трагична. Их бунт обречен — и только сами они пока еще об этом не догадываются…

По эту сторону рая [английский и русский параллельные тексты] - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

По эту сторону рая [английский и русский параллельные тексты] - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Фрэнсис Фицджеральд

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

CHAPTER FIVE The Egotist Becomes a Personage.	Глава V Эгоист становится личностью.
A fathom deep in sleep I lie	На сажень в сон я погружен.
With old desires, restrained before, To clamor lifeward with a cry, As dark flies out the greying door;	Влеченья, что смирял, теперь Из заточенья рвутся вон, Как сумрак ломится сквозь дверь.
And so in quest of creeds to share I seek assertive day again ... But old monotony is there:	Хочу, чтобы помог сыскать Мне веру новую рассвет... Увы! Уныло все опять!
Endless avenues of rain.Oh, might I rise again!	Конца завесам ливня нет. О, встать бы вновь!
Might I Throw off the heat of that old wine, See the new morning mass the sky With fairy towers, line on line;	Когда бы мог Стряхнуть я хмеля давний пыл И в небе сказочный чертог Рассвет, как встарь, нагромоздил!
Find each mirage in the high air A symbol, not a dream again ...	Когда б мираж воздушный стать Мог символом, что даст ответ!
But old monotony is there: Endless avenues of rain."	Увы! Уныло все опять: Конца завесам ливня нет.
Under the glass portcullis of a theatre Amory stood, watching the first great drops of rain splatter down and flatten to dark stains on the sidewalk.	Стоя под стеклянным навесом какого-то театра, Эмори увидел, как первые крупные капли дождя шлепнулись на тротуар и расплылись темными пятнами.
The air became gray and opalescent; a solitary light suddenly outlined a window over the way; then another light; then a hundred more danced and glimmered into vision.	Воздух стал серым и матовым; в доме напротив вдруг возникло освещенное окно, потом еще огонек; потом целая сотня их замерцала, заплясала вокруг.
Under his feet a thick, iron-studded skylight turned yellow; in the street the lamps of the taxi-cabs sent out glistening sheens along the already black pavement.	Под ногами у него обозначилось желтым подвальное окно с железными шляпками гвоздей, фары нескольких такси прочертили полосы света по сразу почерневшей мостовой.
The unwelcome November rain had perversely stolen the day's last hour and pawned it with that ancient fence, the night.	Незваный ноябрьский дождь подло украл у дня последний час и снес его в заклад к старой процентщице - ночи.
The silence of the theatre behind him ended with a curious snapping sound, followed by the heavy roaring of a rising crowd and the interlaced clatter of many voices.	Тишина в театре у него за спиной взорвалась каким-то странным щелчком, за которым последовал глухой гул разом задвигавшихся людей и оживленный многоголосый говор.
The matinee was over.	Дневной спектакль кончился.
He stood aside, edged a little into the rain to let the throng pass.	Он отступил немного в сторону, под дождь, чтобы дать дорогу толпе.

A small boy rushed out, sniffed in the damp, fresh air and turned up the collar of his coat; came three or four couples in a great hurry; came a further scattering of people whose eyes as they emerged glanced invariably, first at the wet street, then at the rain-filled air, finally at the dismal sky; last a dense, strolling mass that depressed him with its heavy odor compounded of the tobacco smell of the men and the fetid sensuousness of stale powder on women.	Из подъезда выбежал мальчик, потянул носом свежий, влажный воздух и поднял воротник пальто; появились три-четыре спешащие пары, появилась небольшая кучка зрителей, и все, как один, взглядывали сперва на мокрую улицу, потом на повисший в воздухе дождь и наконец на хмурое небо, но вот из дверей густо повалила публика, и он задохнулся от тяжкого запаха, в котором мешался табачный дух мужчин и чувственность разогревшейся на женщинах пудры.
After the thick crowd came another scattering; a stray half-dozen; a man on crutches; finally the rattling bang of folding seats inside announced that the ushers were at work.	После густой толпы опять выходили редкие группки, потом еще человек пять; мужчина на костылях; и, наконец, стук откидных сидений внутри здания возвестил, что за работу взялись капельдинеры.
New York seemed not so much awakening as turning over in its bed.	Нью-Йорк, казалось, не то чтобы проснулся, а заворочался в постели.
Pallid men rushed by, pinching together their coat-collars; a great swarm of tired, magpie girls from a department-store crowded along with shrieks of strident laughter, three to an umbrella; a squad of marching policemen passed, already miraculously protected by oilskin capes.	Милю пробегали бледные мужчины, придерживая под подбородком поднятые воротники; в резких взрывах смеха из универсального магазина высыпал говорливый рой усталых девушек - по три под одним зонтом; промаршировал отряд полицейских, чудом успевших уже облачиться в клеенчатые накидки.
The rain gave Amory a feeling of detachment, and the numerous unpleasant aspects of city life without money occurred to him in threatening procession.	Дождь словно обострил внутреннее зрение Эмори, и перед ним грозной вереницей прошли все невзгоды, уготованные в большом городе человеку без денег.
There was the ghastly, stinking crush of the subway-the car cards thrusting themselves at one, leering out like dull bores who grab your arm with another story; the querulous worry as to whether some one isn't leaning on you; a man deciding not to give his seat to a woman, hating her for it; the woman hating him for not doing it; at worst a squalid phantasmagoria of breath, and old cloth on human bodies and the smells of the food men ate-at best just people-too hot or too cold, tired, worried.	Г нусная, зловонная давка в метро - рекламы лезут в глаза, назойливые, как те невыносимо скучные люди, которые держат тебя за рукав, норовя рассказать еще один анекдот, брезгливое ощущение, что вот-вот кто-то на тебя навалится; мужчина, твердо решивший не уступать место женщине и ненавидящий ее за это, а женщина ненавидит его за то, что он не встает; в худшем случае - жалкая мешанина из чужого дыхания, поношенной одежды и запахов еды, в лучшем случае - просто люди, изнывающие от жары или дрожащие от холода, усталые, озабоченные.
He pictured the rooms where these people lived-where the patterns of the blistered wall-papers were heavy reiterated sunflowers on green and yellow backgrounds, where there were tin bathtubs and gloomy hallways and verdureless, unnamable spaces in back of the buildings; where even love dressed as seduction-a sordid murder around the corner, illicit motherhood in the flat above.	Он представил себе комнаты, где живут эти люди, - где на вспученных обоях бесконечно повторяются крупные подсолнухи по желто-зеленому фону, где цинковые ванны и темные коридоры, а за домами - голые, без единой травинки дворы; где даже любовь сведена к совращению - прозаическое убийство за углом, незаконный младенец этажом выше.

And always there was the economical stuffiness of indoor winter, and the long summers, nightmares of perspiration between sticky enveloping walls ... dirty restaurants where careless, tired people helped themselves to sugar with their own used coffee-spoons, leaving hard brown deposits in the bowl.	И неизменно - зимы в четырех стенах из соображений экономии и долгие летние месяцы с кошмарами в духоте липких, тесных квартирок... грязные кафе, где усталые, равнодушные люди кладут в кофе сахар своими уже облизанными ложками, оставляя в сахарнице твердые коричневые комки.
It was not so bad where there were only men or else only women; it was when they were vilely herded that it all seemed so rotten. It was some shame that women gave off at having men see them tired and poor-it was some disgust that men had for women who were tired and poor.	Если где-то собираются одни мужчины или одни женщины, это еще куда ни шло, особенно противно, когда они оказываются вместе, тут и стыд женщин, которых мужчины поневоле видят усталыми и нищими, и отвращение, которое усталые, нищие женщины внушают мужчинам.
It was dirtier than any battlefield he had seen, harder to contemplate than any actual hardship moulded of mire and sweat and danger, it was an atmosphere wherein birth and marriage and death were loathsome, secret things.	Тут больше грязи, чем на любом поле сражения, видеть это тягостнее, чем реальные ужасы, - пот, и размокшая глина, и смертельная опасность; это атмосфера, в которой рождение, брак и смерть равно омерзительны и таятся от глаз.
He remembered one day in the subway when a delivery boy had brought in a great funeral wreath of fresh flowers, how the smell of it had suddenly cleared the air and given every one in the car a momentary glow.	Он вспомнил, как однажды в метро, когда вошел рассыльный с большим погребальным венком из живых цветов, от их аромата воздух сразу стал легче и все лица в вагоне на мгновение засветились.
"I detest poor people," thought Amory suddenly. "I hate them for being poor.	"Терпеть не могу бедных, - вдруг подумал он. -Ненавижу их за то, что они бедные.
Poverty may have been beautiful once, but it's rotten now.	Когда-то бедность, возможно, была красива, сейчас она отвратительна.
It's the ugliest thing in the world.	Самое безобразное, что есть на свете.
It's essentially cleaner to be corrupt and rich than it is to be innocent and poor."	Насколько же чище быть испорченным и богатым, чем невинным и бедным".
He seemed to see again a figure whose significance had once impressed him-a well-dressed young man gazing from a club window on Fifth Avenue and saying something to his companion with a look of utter disgust.	Перед глазами у него четко возникла картина, в свое время показавшаяся ему полной значения. Хорошо одетый молодой человек, глядя из окна клуба на Пятой авеню, сказал что-то другому, и лицо его выразило предельную гадливость.
Probably, thought Amory, what he said was:	Вероятно, подумал Эмори, он тогда сказал:
"My God! Aren't people horrible!"	"О господи, до чего же люди противны!"
Never before in his life had Amory considered poor people.	Никогда раньше Эмори не интересовался бедняками.
He thought cynically how completely he was lacking in all human sympathy. O. Henry had found in these people romance, pathos, love, hate-Amory saw only coarseness, physical filth, and stupidity.	Теперь он холодно установил, что абсолютно не способен кому-либо сочувствовать. ОТенри обнаружил в этих людях романтику, высокие порывы, любовь, ненависть, Эмори же видел только грубое убожество, грязь и тупость.
He made no self-accusations: never any more did he reproach himself for feelings that were natural and sincere.	Он в этом не раскаивался: никогда с тех пор он уже не корил себя за чувства естественные и искренние.