Эдгар По - Колодец и маятник - английский и русский параллельные тексты

Эти тени воспоминания рисовали мне очень неясно какие-то большие фигуры, которые поднимали меня и безмолвно несли меня вниз... потом еще ниже, и все ниже и ниже, - до тех пор, пока мною овладело страшное головокружение при мысли о бесконечном нисхождении.

They tell also of a vague horror at my heart, on account of that heart's unnatural stillness.

Помнился мне также какой-то неопределенный ужас, леденящий сердце, хотя оно было, в то время, сверхъестественно спокойно.

Then comes a sense of sudden motionlessness throughout all things; as if those who bore me (a ghastly train!) had outrun, in their descent, the limits of the limitless, and paused from the wearisomeness of their toil.

Потом все стало недвижно, как будто те, которые несли меня, перешли в своем нисхождении за границы безграничного и остановились, подавленные бесконечной скукой своего дела.

After this I call to mind flatness and dampness; and then all is madness-the madness of a memory which busies itself among forbidden things.

После того, душа моя припоминает ощущение сырости и темноты, и потом все сливается в какое-то безумие, - безумие памяти, не находящей выхода из безобразного круга.

Very suddenly there came back to my soul motion and sound-the tumultuous motion of the heart, and, in my ears, the sound of its beating.

Внезапно звук и движение возвратились в мою душу - сердце беспокойно забилось, и в ушах моих отдавался гул его биения.

Then a pause in which all is blank.

Затем пауза - и все опять исчезло.

Then again sound, and motion, and touch-a tingling sensation pervading my frame. Then the mere consciousness of existence, without thought-a condition which lasted long.

Потом снова звук, движение и осязание как будто пронизали все мое существо, и за этим последовало простое сознание существования без всякой мысли. Такое положение длилось долго.

Then, very suddenly, thought, and shuddering terror, and earnest endeavor to comprehend my true state.

Потом чрезвычайно внезапно, явилась мысль, нервический ужас и энергическое усилие понять, в каком я нахожусь состоянии.

Then a strong desire to lapse into insensibility. Then a rushing revival of soul and a successful effort to move.

Потом пламенное желание снова впасть в бесчувственность и, наконец, быстрое пробуждение души и попытка к движению.

And now a full memory of the trial, of the judges, of the sable draperies, of the sentence, of the sickness, of the swoon. Then entire forgetfulness of all that followed; of all that a later day and much earnestness of endeavor have enabled me vaguely to recall.

Тогда явилось полное воспоминание о процессе, о черных драпировках, о приговоре, о моей слабости, о моем обмороке; - о том же, что было дальше, я забыл совершенно и только впоследствии с величайшими усилиями достиг того, что вспомнил об нем, но и то в неясных чертах.

So far, I had not opened my eyes. I felt that I lay upon my back, unbound.

До этой минуты, я не открывал глаз; я чувствовал только, что лежу на спине и не связанный.

I reached out my hand, and it fell heavily upon something damp and hard. There I suffered it to remain for many minutes, while I strove to imagine where and what I could be.

Я протянул руку, и она тяжело упала на что-то сырое и жесткое; я так и оставил ее на несколько минут, ломая себе голову, чтоб угадать, где я нахожусь и что со мной сталось.

I longed, yet dared not to employ my vision. I dreaded the first glance at objects around me. It was not that I feared to look upon things horrible, but that I grew aghast lest there should be nothing to see.

Мне очень хотелось осмотреться кругом, но я не решался: не потому, чтоб боялся увидать что-нибудь страшное, но меня ужасала мысль, что я ничего не увижу.

At length, with a wild desperation at heart, I quickly unclosed my eyes. My worst thoughts, then, were confirmed. The blackness of eternal night encompassed me.

Наконец, с сильным замиранием сердца, я быстро открыл глаза, и мое ужасное опасение подтвердилось: меня окружала тьма ночи.

I struggled for breath. The intensity of the darkness seemed to oppress and stifle me. The atmosphere was intolerably close.

Я с усилием вдохнул воздух, потому что мне казалось, что густота мрака давит и душит меня -до того тяжела была атмосфера.

I still lay quietly, and made effort to exercise my reason. I brought to mind the inquisitorial proceedings, and attempted from that point to deduce my real condition.

Продолжая спокойно лежать на спине, я начал напрягать все силы моего рассудка, чтоб припомнить обычаи инквизиции и понять мое настоящее положение.

The sentence had passed; and it appeared to me that a very long interval of time had since elapsed. Yet not for a moment did I suppose myself actually dead.

Надо мною был произнесен смертный приговор, и с тех пор, кажется, прошло довольно долго времени, но мне ни на минуту не пришла в голову мысль, что я уже умер.

Such a supposition, notwithstanding what we read in fiction, is altogether inconsistent with real existence;-but where and in what state was I?

Подобная идея, вопреки всем литературным фикциям, совершенно несовместна с действительным существованием; - но где же я был, и в каком состоянии?

The condemned to death, I knew, perished usually at the autos-da-fe, and one of these had been held on the very night of the day of my trial.

Я знал, что приговоренные к смерти умирали обыкновенно на аутодафе, и даже в самый вечер моего суда была отпразднована одна из этих церемоний.

Had I been remanded to my dungeon, to await the next sacrifice, which would not take place for many months? This I at once saw could not be. Victims had been in immediate demand. Moreover, my dungeon, as well as all the condemned cells at Toledo, had stone floors, and light was not altogether excluded.

Привели ли меня опять в мою темницу, чтоб ожидать там следующего аутодафе, которое должно совершиться чрез несколько месяцев?... Я тотчас понял, что этого быть не могло, потому что все жертвы были вытребованы разом; притом же в моей первой темнице, так как и в кельях всех толедских узников, пол был вымощен камнем, и свет не был из нее совершенно исключен.

A fearful idea now suddenly drove the blood in torrents upon my heart, and for a brief period, I once more relapsed into insensibility.

Вдруг ужасная мысль пришла мне в голову и вся кровь моя бурным потоком прилила к сердцу; - на несколько минут я снова впал в беспамятство.

Upon recovering, I at once started to my feet, trembling convulsively in every fibre. I thrust my arms wildly above and around me in all directions.

Придя в себя, я разом вскочил на ноги, содрогаясь каждой фиброй моего существа, и начал ощупывать руками вокруг себя и над собою, во всех направлениях.

I felt nothing; yet dreaded to move a step, lest I should be impeded by the walls of a tomb.

Хотя ничего не попадалось мне под руку, но я боялся сделать шаг, чтоб не удариться о стены моей гробницы.

Perspiration burst from every pore, and stood in cold big beads upon my forehead. The agony of suspense grew at length intolerable, and I cautiously moved forward, with my arms extended, and my eyes straining from their sockets, in the hope of catching some faint ray of light.

Пот выступил из всех моих пор и холодными каплями застыл у меня на лбу; агония неизвестности сделалась наконец невыносима, и я осторожно двинулся с места, вытянув руки вперед и расширяя глаза, в надежде уловить откуда-нибудь луч света.

I proceeded for many paces; but still all was blackness and vacancy. I breathed more freely.

Так сделал я несколько шагов, но все кругом было темно и пусто, и вздохнул свободнее.

It seemed evident that mine was not, at least, the most hideous of fates.

Мне показалось очевидным, что еще не самая страшная участь мне суждена.

And now, as I still continued to step cautiously onward, there came thronging upon my recollection a thousand vague rumors of the horrors of Toledo.

Пока я продолжал осторожно подвигаться вперед, все бесчисленные, нелепые слухи об ужасах толедских темниц начали приходить мне на память.

Of the dungeons there had been strange things narrated-fables I had always deemed them-but yet strange, and too ghastly to repeat, save in a whisper.

Странные вещи рассказывали об этих темницах, -я всегда считал их за басни, - но, тем не менее, они были так страшны и таинственны, что о них говорилось не иначе как шепотом.