Эдгар По - Колодец и маятник - английский и русский параллельные тексты

Теперь вся мысль была сформирована - бледная, едва сознаваемая, но все-таки полная.

I proceeded at once, with the nervous energy of despair, to attempt its execution.

Я тотчас же начал, с энергией отчаяния, приводить ее в исполнение.

For many hours the immediate vicinity of the low framework upon which I lay, had been literally swarming with rats. They were wild, bold, ravenous; their red eyes glaring upon me as if they waited but for motionlessness on my part to make me their prey.

Уже несколько часов, около скамьи, на которой я лежал, разгуливали толпы жадных и смелых крыс; их красные глаза устремлялись на меня так, как будто они ожидали только моей неподвижности, чтоб кинуться на меня как на добычу.

"To what food," I thought, "have they been accustomed in the well?"

"К какой пище были они приучены в этом колодце?" - подумал я.

They had devoured, in spite of all my efforts to prevent them, all but a small remnant of the contents of the dish.

Несмотря на все мои усилия отогнать их, они сожрали почти все, что было в блюде, исключая небольшого остатка.

I had fallen into an habitual see-saw, or wave of the hand about the platter: and, at length, the unconscious uniformity of the movement deprived it of effect. In their voracity the vermin frequently fastened their sharp fangs in my fingers.

У меня уже обратилось в привычку махать беспрестанно рукою к блюду и от блюда, и машинальное однообразие этого движения отняло у него все его действие, так что прожорливые гадины стали часто вонзать свои острые зубы в мои пальцы.

With the particles of the oily and spicy viand which now remained, I thoroughly rubbed the bandage wherever I could reach it; then, raising my hand from the floor, I lay breathlessly still.

Собравши остатки пропитанного маслом и пряностями мяса, я крепко натер ими ремень, где только мог достать; потом принял руку от блюда и лег неподвижно, удерживая даже дыхание.

At first the ravenous animals were startled and terrified at the change-at the cessation of movement.

Сначала жадные животные были изумлены и испуганы этой переменой - внезапным прекращением движения руки.

They shrank alarmedly back; many sought the well. But this was only for a moment.

В тревоге, они повернули назад и некоторые возвратились даже в колодезь; но это продолжалось только одну минуту.

I had not counted in vain upon their voracity. Observing that I remained without motion, one or two of the boldest leaped upon the frame-work, and smelt at the surcingle.

Я не напрасно надеялся на их прожорливость: уверившись, что я более не шевелюсь, одна или две из самых смелых крыс вскарабкались на скамью и начали нюхать ремни.

This seemed the signal for a general rush.

Это было сигналом общего нападения.

Forth from the well they hurried in fresh troops. They clung to the wood-they overran it, and leaped in hundreds upon my person.

Новые толпы выскочили из колодца, полезли на скамью и прыгнули сотнями на мое тело.

The measured movement of the pendulum disturbed them not at all. Avoiding its strokes they busied themselves with the anointed bandage.

Правильное движение маятника не смущало их нисколько; они увертывались от него и деятельно трудились над намасленным ремнем.

They pressed-they swarmed upon me in ever accumulating heaps. They writhed upon my throat; their cold lips sought my own; I was half stifled by their thronging pressure; disgust, for which the world has no name, swelled my bosom, and chilled, with a heavy clamminess, my heart.

Они толпились, метались и кучами взбирались на меня; топтались на моем горле, касались моих губ своими холодными губами. Я задыхался под их тяжестью; отвращение, которому нет названия на свете, поднимало тошнотой всю мою внутренность и леденило сердце.

Yet one minute, and I felt that the struggle would be over. Plainly I perceived the loosening of the bandage. I knew that in more than one place it must be already severed.

Еще минута, и страшная операция должна была кончиться, - я положительно чувствовал ослабление ремня и знал, что он уже прорван в нескольких местах.

With a more than human resolution I lay still. Nor had I erred in my calculations-nor had I endured in vain.

С сверхъестественной решимостью, я оставался неподвижен: я не ошибся в моих расчетах и страдал не напрасно.

I at length felt that I was free.

Наконец я почувствовал, что свободен.

The surcingle hung in ribands from my body. But the stroke of the pendulum already pressed upon my bosom. It had divided the serge of the robe. It had cut through the linen beneath. Twice again it swung, and a sharp sense of pain shot through every nerve.

Ремень висел лохмотьями вокруг моего тела; но движение маятника уже касалось моей груди: он уже разорвал сначала саржу моего платья, потом нижнюю сорочку; еще взмахнул два раза - и чувство едкой боли пронизало все мои нервы.

But the moment of escape had arrived. At a wave of my hand my deliverers hurried tumultuously away.

Но минута спасения настала: при одном жесте моей руки, избавители мои убежали в беспорядке.

With a steady movement-cautious, sidelong, shrinking, and slow-I slid from the embrace of the bandage and beyond the reach of the scimitar.

Тогда, осторожным, но решительным движением, медленно съеживаясь и ползком, я выскользнул из своих уз и из-под грозного меча.

For the moment, at least, I was free.

В настоящую минуту, я был совершенно свободен!

Free!-and in the grasp of the Inquisition!

Свободен - и в когтях инквизиции!

I had scarcely stepped from my wooden bed of horror upon the stone floor of the prison, when the motion of the hellish machine ceased and I beheld it drawn up, by some invisible force, through the ceiling.

Едва я сошел с моего ужасного ложа, едва я сделал несколько шагов по полу тюрьмы, как движение адской машины прекратилось, и я увидел, что она поднимается невидимой силой к потолку.

This was a lesson which I took desperately to heart. My every motion was undoubtedly watched.

Этот урок наполнил сердце мое отчаянием и показал, что все мои движения были подмечены.

Free!-I had but escaped death in one form of agony, to be delivered unto worse than death in some other.

Я для того только избегнул смертной агонии одного рода, чтоб подвергнуться другой!

With that thought I rolled my eyes nervously around on the barriers of iron that hemmed me in.

При этой мысли, я судорожно повел глазами по железным плитам, окружавшим меня.

Something unusual-some change which, at first, I could not appreciate distinctly-it was obvious, had taken place in the apartment.

Очевидно было, что в комнате происходит что-то странное, - какая-то перемена, в которой я не мог дать себе отчета.

For many minutes of a dreamy and trembling abstraction, I busied myself in vain, unconnected conjecture.

В продолжение нескольких минут, похожих на сон, я терялся в напрасных и бессвязных предположениях.

During this period, I became aware, for the first time, of the origin of the sulphurous light which illumined the cell. It proceeded from a fissure, about half an inch in width, extending entirely around the prison at the base of the walls, which thus appeared, and were, completely separated from the floor.

Тут я заметил в первый раз происхождение серного света, освещавшего келью: он выходил из расщелины шириною в полдюйма, опоясывавшей всю тюрьму снизу, от основания стен, которые, поэтому, казались, и действительно были совершенно отделены от пола.

I endeavored, but of course in vain, to look through the aperture.

Я старался, но, конечно, напрасно, заглянуть в это отверстие.

As I arose from the attempt, the mystery of the alteration in the chamber broke at once upon my understanding.

Когда я с унынием привстал, тайна перемены фигуры комнаты вдруг стала понятна моему уму.

I have observed that, although the outlines of the figures upon the walls were sufficiently distinct, yet the colors seemed blurred and indefinite.

Я уже упоминал, что хотя формы рисунков на стене были достаточно ясны, но цвета их казались полинявшими и неопределенными.

These colors had now assumed, and were momentarily assuming, a startling and most intense brilliancy, that gave to the spectral and fiendish portraitures an aspect that might have thrilled even firmer nerves than my own.

Теперь эти цвета принимали с каждой минутой все более и более яркий блеск, который придавал этим адским фигурам такой вид, что человек и покрепче меня нервами содрогнулся бы при виде их.