Богуслав Когут - Калина

— Позвольте вашу правую руку. Безболезненное внутривенное вливание.

— С правой не выйдет, — улыбнулся Борис.

— Ах да, я забыл. Придется вас отодвинуть от стенки.

Когда шаман вводил иглу в вену, Борис попытался смотреть, как это делается, но тут у него помутилось в глазах, он ощутил дикий страх, отчаяние, желание защищаться. Но услышал лишь начало собственного крика.

Да, это была уже настоящая тюрьма, хотя именовалась следственной. Нары, неизвестно почему так названные, поскольку это были обычные железные койки с соломенными тюфяками и одеялами; в дверях глазок, сквозь который можно заглянуть в камеру, не открывая двери; столик на железных, причудливо изогнутых ножках; идеально квадратное окно с подоконником полуметровой ширины, из чего можно было заключить, что стены здесь толстые, как в костеле. На окне решетка, а снаружи еще и проволочная сетка. Чисто, на полу ни пылинки, параша запрятана в шкафчик с алюминиевыми ручками, открывающийся сверху и сбоку.

Новым соседом Матеуша был молодой человек, похожий на студента или семинариста, с умным, серьезным, сосредоточенным лицом, по фамилии Манусь. Эта немного смешная, как бы детская, фамилия настолько не подходила к угрюмой личности соседа, что казалась скорее остроумным прозвищем.

Манусь не рассказывал о себе, о причинах, приведших его в этот «санаторий», вообще говорил мало и неохотно, словно не желал отрываться от своих напряженных мыслей. Вначале Матеуш был заинтригован его поведением и даже немного сердит, потому что третья койка в камере пока пустовала и Манусь был для него единственным живым существом, даже пауки или какие-либо другие насекомые здесь не водились. О чем размышлял Манусь, какие грехи вспоминал, что у него на совести — угадать было трудно, он никогда не молился, во всяком случае открыто, Матеуш не видел его ни коленопреклоненным, ни совершавшим, допустим, какие-нибудь религиозные обряды, но Матеушу все время казалось, что он размышляет о божественном, неземном. Даже пищу Манусь принимал сосредоточенно, благоговейно, как делают монахи и вообще набожные люди. Матеуш, не дожидаясь расспросов, рассказал о своем происшествии. Ему было интересно, что скажет Манусь, явно умный и образованный парень, возможно, он изучал юриспруденцию и знает тайны правосудия. Манусь выслушал его рассказ внимательно, но равнодушно.

— Бывает, — сказал он. — За бедой в лес ходить не надо, сама придет.

Дался ему, сопляку, лес. Матеушу не нужны его замечания и дурацкие изречения, он хотел просто поговорить, как человек с человеком, не обязательно даже о своем деле, раз это Манусю неинтересно, раз он эгоист, целиком поглощенный собой; поговорить о чем угодно, например, о спутниках или о войне в Алжире, лишь бы не молчать, в таких условиях молчание рождает мрачные мысли, а раздражение и сознание собственного бессилия действуют расслабляюще, как скрытая болезнь. Но Манусь, видно, плохой собеседник, возможно, он всегда был таким, не только здесь, в тюрьме. Люди бывают разные, и каждый имеет право оставаться таким, какой он есть, не только в нормальной жизни, но и в тюремных стенах.

— Ну и молчун же ты, — не выдержал наконец Матеуш, — не думай, что с такими барскими манерами тебе здесь будет хорошо.

— Почему вы ко мне придираетесь? — спросил Манусь с каким-то наивным изумлением и горечью.

Матеуш смутился, но просить прощения не стал. В конце концов здесь тюрьма, а не Версаль и не институт благородных девиц. «Пошел ты к черту, — подумал он сердито. — Тебе еще надоест играть в молчанку».

Это предсказание сбылось в следующий же вечер. Манусь вдруг обратился к нему:

— Знаете что, по-моему, вы можете отлично защищаться даже без адвоката.

— Почему? — полюбопытствовал Матеуш, хотя перед этим решил, что, если Манусь заговорит с ним, он ответит ему молчанием. Но Манусь затронул больное место и таким образом избежал наказания.

— А потому, — Манусь медленно цедил слова, как бы взвешивая каждое в отдельности, — что статья, по которой вы привлекаетесь, являет собой вершину демагогии и непоследовательности одновременно.

— Вы так думаете?

— Более того. — Манусь начал волноваться и потерял свой замедленный ритм, что было для Матеуша полной неожиданностью. — Более того, эта удивительная статья закона весьма смахивает на беззаконие. Вы только подумайте: государство продает водку за большие деньги, зарабатывая на этом миллионы, а потом наказывает людей за то, что они пьют. Если пить водку — преступление, то надо ввести сухой закон и наказывать за производство и продажу запрещенного товара. А так у вас сначала вытаскивают деньги из кармана, а потом вас же сажают за решетку, чтобы вы не слишком наслаждались жизнью. Где здесь логика? И самое главное — где справедливость? Вы меня понимаете?

Матеуш слушал Мануся с растущим разочарованием: после его фразы о том, что можно отлично защищаться без адвоката, он ждал совсем другого. А Манусь вот вздумал законы менять.

— Вот видите, вы молчите.

Матеуш хотел ответить, что его не интересуют дурацкие рассуждения, но сдержался, а то, чего доброго, Манусь опять обидится.

— Видите ли, может быть, вы и правы, но все это слишком отвлеченно.

— Почему? Ведь это очень просто.

— Нет, пан Манусь, не очень. Возможно, у закона и есть недостатки, я в этом мало понимаю, у меня другая специальность, в логике законов, о которой вы говорили, я не разбираюсь, не могут все разбираться во всем, так как это бы значило, что никто ни в чем не разбирается как следует. Но я полагаю, что раз существует закон, причем не навязанный насильно, оккупантом например, а просто нормальный закон, и раз я гражданин данной страны…

— А вы знаете, что такое инстинкт справедливости? — перебил его Манусь.

Матеуш на мгновение опешил, но не сдался.

— Инстинкты у животных, а у человека — разум.

— Это все слова. В вас полностью отсутствует инстинкт справедливости, и вы примиритесь с любым насилием, лишь бы оно выступало под личиной закона, пойдете, как баран, на бойню. Впрочем, все правильно. Именно такие люди всегда нужны.

— Не увлекайтесь, Манусь. И не оскорбляйте меня.

— Простите, я вовсе не хотел.

— Когда вы заговорили о моей защите, я думал, что вы мне что-нибудь подскажете в рамках существующего закона. А вы говорите — надо отменить закон, потому что он демагогичен! Нет, я в такие чудеса не верю. Не буду с вами спорить, я не теоретик, но не верю — и все тут.

— Вы начисто лишены воображения.

— Возможно.

— Вместо того чтобы бунтовать, хотите приспособиться.

— А вы все время говорите газетными фразами. И вообще с вами нельзя беседовать всерьез.

— Ну знаете!