Богуслав Когут - Калина

Матеуш был зол и немного даже смущен, что разрешил Манусю вовлечь себя в этот разговор. Удивительно, до чего странные люди живут на свете.

— Я всех презираю, — говорил Манусь дрожащим голосом, — и этих палачей в мундирах и вас, беспрекословно подчиняющихся им.

Матеуш громко расхохотался, но это не смутило Мануся.

— Я вас ненавижу. Вы это полностью заслужили.

Матеуш подумал о том, что вот уже второй сумасшедший встретился ему с тех пор, как он попал за решетку. Ведь тот, Кренжель, тоже был похож на сумасшедшего. Любопытно, что в нормальной жизни не встречаешь стольких чокнутых. Потом он вспомнил, что заключенные, особенно те, которым угрожают большие сроки, часто симулируют безумие. Этот вдохновенный семинарист, несомненно, симулянт. При этой мысли он ощутил, с одной стороны, беспокойство и досаду, что придется все время быть начеку, а с другой — любопытство, надежду, что вокруг будут твориться интересные вещи.

Назавтра во время прогулки его внезапно окликнули:

— Матеуш, Матеуш!

Голос был знакомый, но Матеуш никак не мог вспомнить, кому он принадлежит. Он всматривался в окна камер, но никого не увидел.

— Рутский, да оглянись же ты!

— Молчать, черт возьми!

Голос доносился с противоположного конца двора, где прогуливалась другая группа заключенных. Кто-то махал высоко поднятой рукой, и Матеуш узнал наконец Феликса Туланца. Матеуш не удивился, увидев его здесь, он сам не раз предупреждал, что Феликсу не миновать тюрьмы. Он попытался подойти ближе к Феликсу, но его группу уже уводили с прогулки. Феликс еще что-то кричал, надзиратель строго одернул его, и Феликс, замолкнув, исчез в воротах. То ли встреча со страстным охотником-браконьером Феликсом Туланцом так подействовала на Матеуша, то ли яркое солнце, подчеркивающее контраст между серыми стенами и свежей зеленью нескольких тополей, растущих на тюремном дворе, но вдруг запахло лесом, простором, в ушах зазвенел лягушачий крик на Желтом пруду, зашумели камыши и вербы. Матеуш ощутил как бы сильный голод, судорогой сжавший горло, он прикрыл глаза и будто воочию увидел зеленоватую водную гладь, от которой веяло свежестью и прохладой, сейчас он кинется и поплывет к острову, там, в высокой, по пояс траве стоит Калина; вот ведь не приехала, даже не хлопотала о свидании, может быть, старик не пустил…

— Что стоишь, как на именинах?

Матеуш зашагал, подумав: «Я тоже, должно быть, похож на сумасшедшего», — а вслух сказал:

— Мне сделалось дурно.

— Знаем, знаем.

Матеуш не сразу понял, что знает толстощекий надзиратель, а когда догадался, что его приняли за симулянта, вскипел от ярости. И снова пахло мхом, еловыми шишками, грибами, но теперь запах леса уже не трогал, не волновал Матеуша, он лишь снова ощутил тот странный, давящий голод.

К счастью, время прогулки кончилось, в камере все же лучше, толстые стены и обшитая железом дверь исключают подобные миражи.

В полдень в камере неожиданно появился не кто иной, как Кренжель. Несколько мгновений он стоял неподвижно, делая странные гримасы, затем бросился Матеушу на шею.

— Привет, коллега, вот так встреча!

Матеуш стряхнул его с себя, и Кренжель сделал обиженное лицо.

— Я вижу, ты мне не рад.

Затем он молниеносно и неожиданно протянул руку Манусю, который шарахнулся от него, как от прокаженного.

— Моя фамилия Кренжель, очень приятно. С паном Рутским мы уже знакомы, а с вами не довелось встречаться.

«Двух сумасшедших черт принес, — думал Матеуш в отчаянии. — Так я, чего доброго, и сам рехнусь».

Но Кренжель вел себя смирно; после безуспешных попыток завязать разговор с Манусем он устроился на своих нарах, как курица на насесте, и не слезал до вечера. Утром он сделал свою обычную зарядку и, очевидно, наверстывая упущенное, даже по дороге в умывальню размахивал руками, как ветряная мельница крыльями, а полотенце нес в зубах; надзиратель хотел было прикрикнуть на него, но не выдержал и расхохотался — Кренжель был похож на припадочного эксцентрика. Манусь молчал и смотрел на него с брезгливостью и презрением, но Матеушу казалось, что эти двое ненормальных быстро найдут общий язык и отмежуются от него или, что еще хуже, будут вместе над ним издеваться. Он решил следить за ними и не допускать никаких дурачеств. Физически он был значительно сильнее их обоих, и это давало ему некоторое преимущество.

После прогулки Матеуша вызвали и повели на свидание. Он шел с бьющимся сердцем. Калина, конечно, Калина приехала наконец. Но оказалось, что в комнате свиданий его ждало начальство — старший лесничий.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, ничего.

Старик был смущен, он барабанил пальцами по столу, как всегда, когда собирался сообщить что-нибудь важное.

— Я хотел сказать вам, коллега, что на то время, пока вы будете здесь, на вашем участке будет работать по совместительству кто-нибудь из лесничих, мы еще не решили, кто. И мы будем вас ждать. Нам очень вас не хватает.

— Я не знаю, сколько времени это продлится.

— Думаю, что недолго. Может быть, вас приговорят условно. Во всяком случае, желательно, чтобы суд состоялся как можно скорее.

— Вы не знаете, что с Борисом, моим братом?

— Увы, этого я не знаю. Но я хотел вам сказать: мы уже договорились в управлении, в отделе кадров, что сколько бы вам ни пришлось сидеть, мы не применим, как говорится, никаких санкций, место останется за вами. Ваш проступок, то есть, простите, ваш случай, не имеет никакого отношения к исполняемой вами работе. Мы ценим специалистов и людей, преданных делу, а несчастье может случиться с каждым.

Матеушу следовало бы поблагодарить старика и радоваться его словам, но он думал о другом, о том, что никто не потрудился сообщить ему, что с Борисом. Ведь старик мог хотя бы позвонить Здисе перед тем, как ехать сюда.

— Меня очень волнует брат, я ничего не знаю о его состоянии, возможно, его дела плохи.

— От души вам сочувствую, но вы не унывайте, каждый настоящий мужчина должен побывать за решеткой, я сам в царское время, в Полесье…

— Простите, вы не могли бы позвонить жене моего брата?

— Ради бога, конечно, а что я должен передать?

Старший лесничий записал номер телефона и попрощался, и только после его ухода Матеуш понял, что вел себя по меньшей мере нелюбезно, ни сердечности, ни радушия не выказал старику, который хлопотал о нем в управлении и потом тащился на поезде сюда, чтобы лично сообщить ему об этом, — удивительно, до чего быстро люди грубеют в тюремной обстановке.

В камеру он вернулся к обеду. Его миска стояла, наполненная супом.

— Я взял для вас, — похвастался Кренжель, — старые знакомые должны заботиться друг о друге. Отличный суп, пальчики оближешь.