Богуслав Когут - Калина

Он стоял над миской Матеуша, причмокивая, затем внезапно плюнул в суп и заорал:

— Дерьмо, а не суп!

Матеуш не поверил своим глазам. Он ожидал чего угодно, но не такой грубой шутки.

— Ты что, обалдел, гадина! Сейчас как двину…

— Но, но, попробуй тронь.

— Да, да, — подтвердил Манусь. — Вам мало одного дела, будет два.

«Уже столковались, — с отчаянием подумал Матеуш, — как теперь быть?» Жуя сухой хлеб, он лихорадочно искал выход из положения, но ничего дельного не приходило в голову. Жаловаться надзирателю — нелепо. Между тем Кренжель преспокойно съел его суп и ударил ложкой об дно миски.

— Я вымою вам миску, — сказал он.

Матеуш, с трудом сдерживая ярость, промолчал в надежде, что эта выходка Кренжеля будет первой и последней. Но назавтра, едва Матеуш взялся за еду, Кренжель снова плюнул ему в миску. Матеуш вскочил и изо всех сил наотмашь ударил его в лицо. Кренжель пошатнулся, закричал, но Матеуш с размаху ударил его еще раз.

— Замолчи, не то убью!

Манусь кинулся к двери, громко стуча в нее кулаками, но Матеуш схватил его за волосы и отшвырнул в угол.

— Ни слова. А то и тебя двину так, что искры из глаз посыплются!

В глазах Мануся было столько злобы и ненависти, что Матеуш невольно содрогнулся: «Такой на все способен, убьет тайком, отравит, что угодно».

— Вот что, ребята, вы меня не знаете, со мной шутки плохи. Я могу любого из вас пристукнуть — ахнуть не успеете. Не советую задираться, некоторые уже пытались и горько сожалели потом.

— Хам! — проворчал Манусь. — Какой хам!

— Ты что сказал? А ну-ка повтори! — Матеуш снова подскочил к Манусю, готовый избить до полусмерти самонадеянного труса.

— Простите, — бормотал Манусь, — я не хотел вас обидеть. Я не вас имел в виду, а его. Это хамство — так поступать.

— Больше он так не поступит, ручаюсь. — Матеуш тяжело дышал. — А теперь выливай суп в парашу, есть я тебе его не дам, не надейся!

Кренжель выливал в парашу содержимое миски Матеуша, а из глаз его капали крупные слезы.

— Свой суп тоже вылей, да поживее! Посидишь денек без обеда, увидишь, как это приятно.

Кренжель медлил, и Матеуш засучил рукава.

— Сейчас я тебе помогу!

— Нет, нет, не надо, я уже. — Кренжель, продолжая плакать, долго и медленно выливал свой суп, а потом сунул свое заплаканное лицо в миску и облизал ее. Вид у него был настолько жалкий, что Матеуш на какое-то мгновение почувствовал укоры совести — быть может, бедолага и впрямь сумасшедший, — но тут же ожесточился снова.

— Жри теперь из параши, если голоден, — сказал он.

— Верно, пусть жрет из параши, — обрадовался Манусь и подмигнул Матеушу, а тот почувствовал такое отвращение, какого ему никто еще никогда не внушал. Захотелось окунуть Мануся головой в эту же парашу, но Матеуш сдержался и лишь сказал грозно:

— Молчи, теоретик, тебя не спрашивают.

Ночью Кренжель кричал во сне, вскакивал, звал кого-то странным ласкательным женским именем, бился и стонал, и Матеуш всю ночь не спал, опасаясь, как бы Кренжель не сделал над собой чего-нибудь; Матеуш теперь был уверен, что Кренжель не симулянт, недоумевал, почему такого душевнобольного человека держат в тюрьме, а не в больнице, и решил обратиться к тюремным властям.

Надзиратель, выслушав все, показал кукиш.

— Мы эти штучки знаем.

Но тут Кренжель внезапно пнул надзирателя ногой в живот, выскочил из камеры и заперся в умывальне, навалившись на дверь изнутри. Пришлось позвать на подмогу второго надзирателя, вдвоем они выволокли Кренжеля, присмиревшего и покорно следовавшего за ними.

Когда Матеуш с Манусем вернулись с прогулки, Кренжель был уже в камере. Он сидел на полу в каком-то странном жилете, спрятав руки за спину. Оказалось, что на нем смирительная рубашка, при которой невозможно шевелить руками. Ладони были засунуты в укрепленные сзади на поясе капканчики, похожие на кандалы.

— Остроумное приспособление, — сказал Манусь, и Матеушу снова смертельно захотелось окунуть его напомаженную голову в парашу.

— Тебя били? — Матеуш наклонился над Кренжелем, но тот, словно его ударило током, подпрыгнул вверх, упал и начал сидя кружиться волчком, болтая ногами в воздухе, изо рта у него текли слюни, из глаз слезы, но он не кричал, продолжая кружиться, приблизился к стене и теперь бил в нее каблуками с неслыханной скоростью, как заведенный, туфли у него свалились с ног, но он продолжал бить голыми пятками, на стене показалась кровь. Матеуш кинулся к двери и начал колотить в нее кулаками и сапогами.

— Стража! Сюда! Стража! — кричал он, и ему казалось, что Манусь за его спиной хихикает и потирает руки.

Наконец пришли надзиратели и взяли Кренжеля, он не сопротивлялся, перестал плакать и вроде даже был доволен, что за ним пришли.

— Его надо положить в больницу, черт возьми, — сказал Матеуш.

— Я же говорил, что это палачи.

— Заткнись, Манусь, не с тобой разговаривают.

Кренжель вернулся к вечеру без смирительной рубашки, странно кроткий и гибкий, ноги ставил так, словно шагал по раскаленным углям, и сразу же свалился на койку. Он был весь мокрый, так вспотеть невозможно.

— Тебя били? — спросил Матеуш.

Кренжель отрицательно покачал головой и попробовал улыбнуться.

— А это? — Матеуш дотронулся до его мокрой одежды.

— Меня окатили водой. Из шланга. — Кренжель снова начал смеяться, пока не поперхнулся. Потом лежал тихо, к ужину не притронулся.

— Съешь ты, — говорил он Матеушу. — Я ведь один раз съел твой суп.

Но Матеуш есть не стал; ночью он несколько раз подходил к Кренжелю. Тот лежал спокойно, но не спал, открытые глаза его блестели в темноте.

— Не можешь уснуть?

— Я иногда не сплю целыми неделями, — шепнул Кренжель, и в его шепоте сквозил ужас.

Утром Кренжель не встал, не ходил умываться, но надзиратель, к счастью, не заметил и только перед прогулкой поднял крик, что камера — не лазарет и в час прогулки в пой никому нельзя оставаться. Матеуш взял Кренжеля на спину, вынес во двор и поставил на дорожку, но тот сразу согнулся, будто сломанный, и сел. Матеушу велели нести его обратно.

— Матеуш! Матеуш! — услышал он, уже входя в ворота, голос молодого Туланца.

Матеуш каждый день высматривал его на прогулке, но Феликса не было, должно быть, проштрафился и вместо прогулки моет уборные или лестницу, и вот теперь, в самый неподходящий момент, появился. Матеуш не откликнулся, ему почему-то казалось, что Кренжеля нужно доставить в камеру как можно скорее. Он хотел остаться с больным, но надзиратель велел ему вернуться во двор на прогулку.

Феликса Туланца там уже не было.

Сразу по возвращении Матеуша вызвали на свидание; он был удивлен и обеспокоен, свидания давались не часто, а у него всего пару дней назад был старший лесничий, значит, что-то очень важное, может быть, боже, упаси, умер Борис или пришел адвокат, нанятый Калиной.