Андрей Лещинский - Причина смерти

— Я вас! — сказал Асклепий. — Попробуйте только. Выверну, друг в друга заверну и снова выверну.

Он засмеялся про себя, чуть порезавшись острой жесткостью смеха, вдохнул полной легкой грудью сладкие запахи жителей травы и продолжил:

— Вы созданы для повиновения. Сон подходит к концу, с ним заканчивается ваше существование. Скуден его остаток, но ничего более достойного, чем выполнение моих желаний, вы не найдете. Так вот: я желаю, чтобы вы не пытались и думать о совокуплении друг с другом.

— Ты уверен? — спросила выпрямившаяся и заметно побледневшая Лили.

— Не буду отвечать. Следуйте за мной.

Он пошёл вперед, вывернув треугольник наизнанку, и услышал тихое струение шагов двух белых упырей сознания.

По тихой роще из олив, акаций и платанов, где не было дорожек и тропинок, где в тихой тени спутанной травы шуршали быстрые движения мелкой нежити, испуганной шагами бога, они стремили путь к журчанию Кераты. Смешно и странно было сознавать, что именно по этому пути в другом, давно использованном варианте истории, по этой роще, к этой речке шел Бык, чтобы совершить должное, а должным, в частности, тогда случились безумие и смерть Балиха. Теперь, конечно, было всё не так. Это был его отдых, его сон, они двигались к его победе, ясной, неизбежной, но бешено желанной.

Асклепий задумался, очнулся, обнаружил, что шаг оставил позади границу рощи, и что пологий мягкий склон приветливо зовёт спуститься в воду и поплыть на противоположный берег. Асклепий взглянул туда и увидел все и сразу. В напряженные линии складок кожи на его переносице упиралось мысленное продолжение живой изгороди. Со стороны правого глаза тонкие тела обнаженных красавиц пестрили склон завитками сладкого, зовущего узора. Он вспомнил, улыбнулся, захотел туда. Слева от линии кустов свирепствовали, лежа и сидя, семеро могучих воинов. К ним тоже захотелось, но для другого. Можно было плыть, но Асклепий не был уверен в своей способности уберечь оружие от губительного воздействия влаги. Он вдохнул и выдохнул трижды, сосредоточился и шагнул в воду. Что там было, под тонким, не более чем по щиколотку, слоем синей воды, чьей силой поднялось дно маленького водохранилища, он не хотел знать. Первый раз за весь отдых он ощутил страх. Дно мягко пригибалось под ногами, как мох в опасной болотистой трясине. Асклепий чувствовал тонкость поддерживающего слоя, не знал, что под ним, но боялся каких-то зашевелившихся в мозгу черных, блестящих, скользких, извивающихся тварей и опасался, что этим походом по воде, как по суше, перешел меру своих возможностей и прав. Он увидел, как на том берегу все встали на колени, пав на лица свои, чтобы не обжечь глаза зрелищем бога живого, как двое, мужчина слева и женщина справа, поднялись с колен на ноги и медленно подошли к границе земли и воды, впитывая широко раскрытыми и всё лучше и лучше различимыми глазами приближение троих порождений снов, желаний и страхов. Асклепий слышал плеск воды под ногами своих спутников, захотел видеть, повернул голову направо. Там легко ступал белыми ногами почти совсем потерявший внутреннее сходство с человеком, улыбаясь отстраненно и безумно, монстр, чей напряженный фаллос стрелкой непристойного компаса торчал в сторону ожидавшей на берегу царицы. «Какая длинная белая гадость, я забыл дать ему имя», — вспомнил Асклепий. — «Впрочем, осталось недолго, обойдется и так». Он посмотрел на Лили и своими божественными глазами увидел что-то за пределами возможностей людей. Зрачки и радужные оболочки обожглись вспышкой пронзительной и опасной энергии, излучавшейся суккубом.

Конечно, он был центром мира, а в центре сходятся воздействия сил. Он ощущал это давление, подумал, уже осознанно и явно, что отдых слишком странен, и сжатая обручами впечатлений снаружи и распираемая напряжением внутренних процессов голова — плохой и чужеродный предмет в мире покоя и радости. Глаза Лили легонечко толкнули эту самую голову, нарушили центрированность мира, он стал терять равновесие, валиться влево, и сразу же дно водоема накренилось, угрожая падением. Асклепий чувствовал, как нога уходит в мягкую густую жижу, как грязь засасывает, готовясь заменить блеск критского вечера липкой темнотой и тухлой вонью. Он знал, что сам, никто другой, производит грязь, липкость и падение, испуганно стал рыскать по сознанию чтобы найти опору запутался, ослаб, уже готов был смириться, разрыдаться и исчезнуть в этой тьме, но в этот самый миг вдруг понял что надо сделать.

Дно сразу выпрямилось, стало твердым и удобным для ног бога. Асклепий легко достиг берега, вышел из воды и продолжил путь к городу, не оглядываясь и стараясь не слышать. Лили и фавн подчинились его невысказанному приказу, это было хорошо и правильно, но Асклепий не хотел утруждать уши радостными, похотливыми и пронзительными воплями, которыми женщины и мужчины встречали вышедшие из священного водоема воплощения их яростных и всегда неутоленных, бесстыдных похотливых желаний.

Путь до храма был недолог, но со временем что-то происходило, и, когда Асклепий вышел на маленькую площадь, где какой-то удаленной и почти забытой ночью добывал гадюк для любимой женщины, уже сильно стемнело. Критяне видели, что бог не в духе. На него смотрели с крыш домов, из щелей узких улочек, из-за приоткрытых калиток, ему протягивали цветы, птичек, кусочки каких-то благовоний, но не пытались заговаривать, просить и замедлять движение. Минос ждал на площади у костра и приготовленных для пира и возлияний бараньих туш и бурдюков с вином. Он и воины стояли на ногах, сурово лишая себя безопасного раболепства. Асклепий восхитился совершенством их рельефных тел и благородной красотой лиц, увидел поодаль Дедала, распростёршегося ниц с крестообразно раскинутыми руками и, кажется, в добросовестном порыве лизавшего дорожную пыль окровавленным языком, отвел глаза и зашел внутрь маленького храма. Он знал, что завтра будет особенный день, не захотел утомлять себя ощущениями голода и жажды, лег в темноте на мягкие овечьи шкуры и заснул в спокойном одиночестве, охолодившем чувственное движение отдыха.

Наверное, он очень сильно устал, потому что заснул сразу, без видений и мечтательных мыслей. Постель провалилась в подземную глубину, заваленную сверху могучими глыбами гранита, плитами известняка, укрепленную корнями деревьев и покровом трав. Он спал в абсолютной темноте, полной тишине и мертвой неподвижности. Такой сон бывает редко даже у богов, он был сладок, как нектар, и сытен, как амброзия, если бы в этом сне могли существовать желания, и если бы они могли выполняться, Асклепий не проснулся бы никогда. Но сытное имеет свойство быстро насыщать, а сладость приедаться, поэтому он все-таки проснулся, причем гораздо быстрее, чем хотел бы, но достаточно поздно для того, чтобы проспав все приготовления, проснуться сразу к финалу, ради которого, собственно говоря, он и пришёл в Кносс.