Андрей Лещинский - Причина смерти

Он не удивился возвращению в гостиницу, не удивился тому, что часы показывали ту же дату и почти тот же час — это все было ясно и просто. Он даже не удивился тому, что Шамхат неожиданно исчезла — она сделала предписанное, могла уйти, могла покинуть этот мир, могла в конце концов, и это тоже было не особенно сложно, раствориться в нём, объединив мужское начало с женским, а желания с исполнением. Удивили полное и абсолютное спокойствие, отсутствие страха и обычной боли от стальной занозы в сердце, отсутствие желания вскакивать, бежать, бороться и отстаивать свои права. Он потянулся, поглядел с отстраненной иронией и уважением на свой уставший фаллос, готовый снова встать и кинуться в бой, улыбнулся, лёг на бок, натянул на ухо одеяло и заснул глубоким, крепким и счастливым сном без тревог и видений.

— Борис Эмильевич, ответите генерал-губурнатору по второму каналу?

— Я просил ни с кем меня не соединять. Не надо ставить меня в неудобное положение.

— Я сказала, что вы очень заняты, но у него что-то срочное, и он сказал, что долго не займет.

— Ладно. Давай его сюда.

— Борис, здорово. Ты чего окопался? Прячешься, б…, уж так тебя твоя Инка охраняет. Чего у тебя?

— Да знаешь, сердце прихватило. Что-то с утра так как-то не так… Врача думаю вызвать.

— Ну ты даешь! Если у тебя не так, так нам чего? Ложись и помирай?!

— Володя, мне-то уже шестьдесят два. Неделю назад гуляли. Имею я право поболеть немножко?

— Иметь-то имеешь, но верится с трудом. Чтобы Гремин заболел…

— Да ладно, это не важно. Что у тебя?

— Да, понимаешь, какая штука выходит. Нам тут по линии технологического центра «Большая Европа» приходит двадцать пять вертолётов…

— Ну и что? У меня два есть, больше не надо.

— Ну вот видишь, как ты рассуждаешь. У тебя два, и ты доволен. А у меня вот один, а у Новгородского губернатора вообще нет.

— А я здесь при чем?

— А ты здесь при том, что деньги давай. Эти технологи, ждать не любят. Очень прижимистые ребята. А нам как раз подходило очередное кредитование, и как раз хватило бы на технику.

— На что кредит?

— Ну на что они дают? Как всегда на экологию. Укрепление саркофага над Сосновоборской АЭС, вывод на орбиту отходов.

— А вы, значит, на вертолёты.

— А что мне, в Сосновый Бор на танке ездить?

— Ну и чего?

— Ну и чего… А банкиры вдруг затеяли проверку. Так что при нормальном раскладе недели три придется ждать. Так вот к тебе предложение — покупай вертолёты, через месяц мы с тобой рассчитываемся и забираем двадцать машин. А пять ты оставляешь себе или продаешь, кому захочешь.

— Совсем кому захочу?

— Ну… Да.

— Володя, я спрашиваю: распоряжение подпишешь?

— В пределах Северо-Запада.

— Ладно, выручу. Когда приходит груз?

— Завтра. Из Ливерпуля на четвертый участок. Два дня на разгрузку. Так что, считай, в понедельник начнется растаможка, за день все сделаем. Значит, во вторник надо проплатить.

— Это значит одиннадцатого.

— Точно.

— Ладно. Давай. Держи меня в курсе.

— Ага. И тебе не хворать. Пока.

Телефон замолчал и слава богу. Доктор легко встал из-за стола, прошёл по кабинету, хотел подойти к окну, но окна не было. Богатые люди заделывали оконные проёмы, оставляя единственной связью с внешним миром узкие трубки воздухозаборников. Всё разваливалось, разрушалось и смотреть наружу не хотелось. Доктор подошел к большой картине, изображавшей вид на развалины Казанского собора со стороны Екатерининского канала. Купол обвалился внутрь, колоннада ещё стояла, хотя несколько колонн уже рухнули и валялись среди травы и кустов. Художнику удались напряжённые корни деревьев, набухавшие в щелях и трещинах гранитных плит, красив был травяной покров на кучах штукатурки и мусора. Собственно, Казанский ещё не развалился, и Доктор был уверен, что он не успеет развалиться до того, как всё само собой кончится. Картина была выполнена в приятной серо-зелёной гамме, навевала умеренную грусть и умеренный оптимизм, Доктор любил её и сейчас остановился отдохнуть и подумать после разговора с озабоченным и суетливым губернатором.

Вертолёты были хорошим товаром. Они полагались только высшим чиновникам, обозначали соответствующий социальный статус и позволяли передвигаться, не трясясь по колдобинам давно заброшенных и разваливавшихся дорог. Вертолёт был очень удобен для передвижения по городу, его можно было посадить на площадь, на улицу, даже во двор. Конечно, пять таких машин принесут Доктору деньги и возможность оказать услугу очень серьёзным людям из финансовых и криминальных кругов. С другой стороны, денег у Доктора было в много раз больше, чем он мог бы истратить до конца жизни, даже постаравшись изобрести какие-нибудь фантастически вычурные и дорогие желания и причуды. Связей тоже было более чем достаточно, больше в том смысле, что Доктор, как о нем говорили, давно перерос уровень Санкт-Петербурга и давно должен был бы перебраться в Москву, а то и вообще в Европу.

Это было бы разумно и правильно, он так и сделал бы, он вообще бросил бы всю эту крутёжку, переехал бы, скажем, в Англию, в пока ещё чистый Оксфорд или Стрэтфорд на Эйвоне, и доживал бы там оставшийся срок собственной жизни, или жизни мира. Давно осточертели ему губернаторы, авторитеты, московские мерзавцы и иностранные жулики. Он был абсолютно здоров, знал все языки, гулял бы, читал, да ездил бы в Национальную галерею для своего удовольствия. Но он знал и помнил, что Гильгамеш должен передать ему Его волю, и не сомневался ни одной секунды в том, что до исполнения последнего и важнейшего подвига он не должен уезжать из Петербурга. Не сомневался Доктор и в том, что Гильгамеш придёт или позвонит ему сегодня — пятого ноября две тысячи четырнадцатого года. Это было абсолютное чувство близкой уверенности, которое описать также трудно, как, скажем, чувство голода. Человек хочет есть — ну кружится голова, тянет в животе, руки дрожат, но не от этого он знает, что пора перекусить. Чувство голода бесполезно определять другими словами, голод сам всё определяет. Здесь было то же самое. Он не знал, не понимал, не предвидел, а просто тянуло в голове, подрагивали руки и сохло во рту.

Доктор прошёл поперек огромного кабинета по бесшумному светло-серому полу из какого-то пылепоглощающего, антиаллергенного и чуть упругого синтетика, подошел к стеллажу с книгами. Дверца спрятались куда-то, он потрогал корешок первого издания «Тамерлана» Эдгарда По, редкостная вещь, и решил сходить вымыть руки. Он не ответил бы, конечно, губернатору, чихать он хотел на его вертолёты, но периферия чувства ожидания подсказала, что этот звонок может быть связан с ожидаемым, и посоветовала ответить.