Андрей Лещинский - Причина смерти

За кабинетом была большая удобная квартира с двумя ванными, двумя спальнями, залом с тренажёрами, гостиной и кухней. Доктор не жил здесь, но с удовольствием пользовался, а две спальни были нужны на тот случай, если вторая понадобится раньше, чем успеют убрать первую. Да уж, за последние семнадцать лет он успел в смысле спален все, что потерял в первые годы жизни, и ещё вдесятеро сверх того. Походил, помаялся, вернулся в кабинет. Там было два письменных стола. Один левее, если стоять лицом к двери, с экраном компьютера, клавиатурой, микрофоном, всякими приспособлениями для работы, другой — правее, простой, старинный из гладкого полированного красного дерева. Доктора сел на него, откинулся на спинку стула, сказал:

— Инна, зайдите пожалуйста.

Он не разбирался в технике, не тщился понять, не знал, как так получалось, знал только, что говорить можно было о чем угодно, снаружи ничего слышно не было, можно было говорить даже об Инне, хоть песни о ней петь, все было тихо. Но стоило обратиться к ней, как она все слышала и выполняла. Если дежурила не Инна, а Юля, или Лера, все было так же.

Инна зашла, дверь закрылась. Ей было двадцать два года, она была брюнеткой, рост был маленький, ноги очень стройные, бедра узкие, а грудь довольно большая. Личико было, как бы сказать, остреньким, устремленным вперед, как будто она только что увидела что-то не вполне безопасное, но очень интересное и обещающее многие события и радости. Вид был довольно наивный, но глаза уверенно и ярко говорили о сильном характере, осознанности желаний и готовности узнавать и думать. Конечно, она была любовницей Доктора, но при этом любила его по крайней мере в одном из многих возможных смыслов. Это могло бы показаться странным, но, во-первых, никому из тех, кто мог бы удивиться, в голову не приходила возможность чувства в обычной и естественной связи секретарши и шефа. Молодые красивые девушки были большой редкостью, с каждым годом их становилось меньше — люди стремительно разрушались, как разрушалась вся прочая живая и неживая материя. Дороги, например, бросили чинить не только от лени и отсутствия средств, но и от того, что асфальт и камни с каждым годом теряли прочность, и скорость и количество ремонтов должны были бы расти по стремительной экспоненте, исключающей возможности успеха. Доктор купил распределение Инны на работу в прошлом году у директора колледжа, перебив цену нескольких банкиров и шефа Севзапроснефтегаза. Деньги были очень большими, работа в светлой чистой приемной и общение только с нормальными людьми — всякого рода недоумки и клоны сюда не допускались — была очень престижной, естественно девушка не имела права отказать шефу и благодателю. Вызывала удивление и зависть молодецкая страсть Гремина до баб. В его возрасте иметь Инну, Юлю, Леру, начальника аппарата Светлану Игнатьевну, пару горничных дома, да и это ещё не все, таких подвигов больше себе никто позволить не мог.

Во-вторых, Доктора любили все. Конечно, острота встречи с Гильгамешем притупилась за прошедшие семнадцать лет, но он не потерял связь с Асаллухи, то есть он не мог становиться им совсем и полностью, но мог думать его мыслями, пользоваться его знаниями и действовать его силой. Люди повиновались ему незаметно, тихо и без сопротивления. Он мог заставить их любить, ненавидеть, завидовать, относиться к нему с интересом или не замечать вовсе. Вначале старые обиды обратили его к образу жесткого и безжалостного бизнесмена. Он издевался над людьми, курил сигары, пил виски и часто изрекал всякие мерзкие глупости вроде: «Боливару не снести двоих». Потом это надоело. Он спрятался, стал изображать из себя ядовитого паука, гнилое порождение городских помоек, подвалов и канализации, сидел в тайной маленькой квартирке и делал деньги, обирая и разоряя всех, до кого мог дотянуться. Этот образ скоро исчерпал себя, и кроме того, он почувствовал, что для исполнения грядущих поручений ему нужны знакомства, связи и проявленная сила. Его полюбили. Сначала это было приятно, потом постоянная приторность стала раздражать, наконец, это стало удобно и безразлично. Может быть, его примирила с этой всеобщей, ровной и монотонной любовью её искусственность — источник чувства был не внутри окружавших его людей, а истекал из той силы, которой он мог распоряжаться по Его воле. Противоречие причины и следствия порождало нервозность, ощущение насилия, желания раз и навсегда порвать с Доктором и невозможность это сделать. Получалось, что он стал чем-то вроде наркотика, но наркотика, наделённого сознанием и способностью самостоятельно выбирать будущую жертву зависимости. Губернатор, например, в словаре которого слово «еврей» было не слишком сильным, но частым ругательством, с трудом выносил свою симпатию к Доктору, много раз пытался натужной грубостью, деловой необязательностью и холуйским высокомерием поссориться с ним, но Доктор не обижался, а губернатор пробыв без общения неделю, две недели, начинал томиться и тревожиться без сладкого яда общения.

Доктор умел сказать что-то такое особенное, такое приятное, в чем и толку-то особенного не было, но было тепло, долго потом гревшее, светившее и радовавшее. Ах, как вспоминал генерал-губернатор и ещё несколько важных и серьезных людей рассказ Доктор об Аполлоне и Дафне, как глупая эта история понравилась, как полюбили её эти люди, не привыкшие интересоваться ничем, кроме жёстких сиюминутных надобностей. Они задумывались над странностями своих чувств, в основном приходили к выводу о том, что Гремин — хитрый еврей и без мыла залезет в самые узкие и слипшиеся щели, но были вынуждены мириться со своей слабостью и общаться, слушать, любить Доктора, осуждая и даже презирая себя за это.

Доктора веселил этот внутренний разлад, смешили полудетские проблемы скучных, немолодых мужчин, он не слишком сильно издевался над ними, но не отпускал на свободу, сберегая этот запутанный ком эмоций до будущей надобности.

Женщины тоже любили его, тоже были вынуждены это делать, впрочем, их разлад был не таким сильным, поскольку Доктор был щедр, заботлив и понимал толк в хороших, дорогих и красивых подарках. С Инной было как-то не так. Доктор чувствовал искренность её чувств, он не хотел совершать насилие над расположенной к нему девушкой, разговаривал с ней без обычных хитростей и приёмчиков и удивлялся тому, что её отношение к нему не менялось. Она стоила очень дорого, знала об этом, но не хотела уходить от человека, который был на восемнадцать лет старше её отца. В самом деле, можно быть царем великого Шумера, богом на Крите, алкоголиком в Советском Союзе, любить богинь, цариц, блудниц и даже саму Великую Богиню Мать Богов, но не потерять способности удивляться влюблённости и вниманию красивой и молодой девушки.