Андрей Лещинский - Причина смерти

Было позднее утро или ранний день. Свет попадал в храм через дверной проем, задёрнутый кисетной занавеской, сквознячок дул ниоткуда в никуда, а, может быть просто струился по кругу, подвергая себя существованию лишь для прохлады и удовольствия божества. Асклепий встал, без сожаления сменив нежную мягкость ложа на близкие приключения дня. Надел повязку, сандалии, пояс с мечом, взял жезл, сумку и вышел из храма. Он так прекрасно выспался, так чудесно отдохнул, был так беззаботно умиротворён и весел, что ощущал себя не отдельным предметом, передвигавшимся среди других кусков материи, а естественным элементом некоего бесконечного гармонического узора, отнюдь не двигавшимся, а просто существовавшим таким своеобразным способом.

Так, переливаясь из одной части узора в другую, не соединяясь и не смешиваясь с изгибами орнамента, он оставлял за собой узкие улочки Кносса, где не было ни одного человека, ни взрослого, ни старика, ни ребёнка, и в этой пустоте и одиночестве он оказался на краю площади, куда сошлись все граждане города, и где должно было произойти событие, ради которого и устроилось всё это собрание.

Прямо перед Асклепием был склон, венчавшийся белой стеной ограды дворца и разрезавшийся широкой ступенчатой мощёной дорогой. Линия дороги, будучи мысленно продолжена через покрытую широкими известняковыми плитами площадь, проходила через её центр и утыкалась прямо в ту улицу, в середине которой стоял и смотрел на людей Асклепий. Ещё одна мысленная линия перпендикулярная первой продолжала деление, создав на площади четыре равных сектора. Каждый из них был заполнен людьми, но в разных количествах и при этом так, что середина площади оставалась свободной. Слева от Асклепия по внешнему краю первого сектора располагался Минос, сидевший на высоком белом троне, и войско, сиявшее медью доспехов в ярком свете полуденного солнца. Справа Пасифая занимала равновысокий трон, возвышавшийся над головами девушек свиты и ещё нескольких неизвестных Асклепию дам, надо полагать, критских аристократок. Воины богини стояли шеренгой за спинами женщин и, наверное, за линией, обозначавшей границу площади. Митра стоял на правом фланге, свесив могучие руки чуть не до земли, и глядел с узколобой ненавистью на Асклепия или вообще на весь окружающий мир.

Левый ближний сектор занимали мужчины, сидевшие на постеленных на плиты циновках. Перед каждым были кастрюльки и кулечки с едой и мягкие бурдючки с вином или пивом, которые ждали конца ещё неначавшегося ритуала и сигнала к пиру. Справа от Асклепия стояли женщины, все в чёрных передниках и забавных маленьких чёрных шапочках. В последнем ряду критянок стоял Дедал в таком же чёрном переднике и шапочке. Асклепий понял это как обозначение его социального статуса в критском обществе и улыбнулся злорадно.

На площади было тихо, все ждали начала, а может быть ещё чего-нибудь, но боги не ждут. Он шагнул вперед, прошёл немного и спиной почувствовал движение. Обернулся и с удивленным неудовольствием увидел двух своих бледных монстров, абсолютно голых, даже платье с головы Лили пропало, абсолютно отдельных от собравшейся толпы, шевелившихся и действовавших рядом с ней, но как бы в другом пространстве за тоненькой невидимой занавесью. Они быстро и услужливо поднесли к Асклепию очень высокое кресло, блиставшее черным полированным деревом и белыми костяными накладками. Он поднялся на три ступеньки, воссел, раздражаясь гнусноватой дисгармонией, которую голые тела его спутников, усевшихся у трона повелителя, вносили в благородную торжественность собрания.

Асклепий сидел так, что прямо перед ним был Митра, обративший на него свой постоянно ненавидящий взгляд. Впрочем, он, быть может, смотрел на Лили, вспоминая и желая повторения непристойных выходок прошлой ночи. Пасифая и её девицы любовались инкубом, раскрыв глаза до пределов возможной широты и облизывая губы медленными жаркими языками. Смотреть на них было интересно, он бы посидел так немного, но справа раздались пение, барабанный бой, толпа вдохнула разом и забыла выдохнуть, все взгляды прыгнули туда, в ту узенькую улочку из которой, едва не царапая стены домов, рабы, впряжённые в длинную верёвочную упряжь, выволакивали блиставшую коваными гладкими боками роскошную медную корову, чей путь другая, пока невидимая группа рабов увеселяла заунывной ритуальной музыкой. Корова неспешно выдвигалась вперед, Асклепий любовался блеском тела, стройностью ног, ему приятно было заглядывать в её прозрачные, сложенные из многих драгоценных камней, глаза, восторгаться могучим и нежным изгибом золотых рогов, он почувствовал неожиданное возбуждение в глубине своих чресел и подумал, что Дедал, всё-таки, величайший мастер, и заслуживает большего уважения, чем то, или, вернее, отсутствие которого, было свойственно Асклепию во всех его жизнях.

Плиты площади были ровнее камушков улицы. Корова легко докатилась до центра на невидимых, наверное, спрятанных в копытах, колёсах. Рабы отвязали веревки и вместе с музыкантами стремительным бегом унеслись обратно в гущу улиц и проходов. Им нельзя было присутствовать при продолжении ритуала. Толпа не шевелилась, не дышала, не бормотала, всё впитала в себя сверкавшая совершенной и страшной красотой корова. Затих ветер, умолкли птицы, тихо было на небе. Асклепий не хотел поднимать голову, но точно знал, что увидел бы толпу богов, жадных до редкого и соблазнительного зрелища. Он хотел презирать их, да только и этого они были недостойны, похотливые отбросы неудачных игр. Слева раздался топот тяжёлых твёрдых копыт, он посмотрел туда, и порадовался спокойному достоинству, с которым вершил свой путь на площадь огромный белый Бык. Он видел его уже много раз и не мог удивляться, мог только радоваться, но все же рассмотрел внимательно худенького обнажённого акробата, легко танцевавшего на широкой спине выходившего на площадь бога.

Юноша прыгал и плясал, едва касаясь опоры кончиками пальцев рук и ног. Он был очень гибким и лёгким, но всё же должен был что-то весить. Асклепий понял, что ему помогает чья-то сила, ощутил её присутствие чувством, сходным с обонянием отдалённого запаха, и сначала удивился, а потом понял неизбежную гармоничность того, что источником силы был сам Бык, поддерживавший искусство акробатических полётов, огромной тяжестью своего тела.

Вообще, всё развивалось довольно быстро. Асклепий подумал, что это правильно и естественно. Ритуал как система знаков должен быть кратким — те, кому знаки адресованы, быстры в восприятиях и решениях. Развлечение, а для людей на площади, это было интересным зрелищем, тоже не должно утомлять скукой и длиннотами.