Андрей Лещинский - Ты никому не нужен

— Без поддержки широких народных масс нам не удастся начать действительно комплексную перестройку всего партийно-хозяйственного аппарата и экономического устройства страны.

Супруга ответила:

— Массы нас поддержат. Массы верят партии и пойдут за нами. Но для того, чтобы идти твердой и уверенной поступью, надо быть трезвым. Пьянство — вот та преграда, о которую может споткнуться движение советского народа.

Генеральный Секретарь вздохнул и продолжил беседу:

— Печально говорить и думать об этом, но пьянство — последствие целенаправленной политики спаивания населения с целью отвлечения его внимания от ошибок и трудностей на пути вперед. Наши предшественники несут ответственность за эту вину перед народом. Мы возглавим движение за искупление этой вины. Партия должна стать флагманом борьбы за трезвость. Трезвость — норма жизни.

Советник поддержал руководителя.

— Вы прекрасно сказали: трезвость — норма жизни. С этим лозунгом партия должна выйти к людям. Политбюро может выйти с этой инициативой в ЦК, а правительству следует поручить внести предложения по экономическим аспектам предстоящей реформы.

Генеральный Секретарь улыбнулся любимому Советнику:

— По-моему, все просто. Следует ограничить производство и продажу водки. Министр здравоохранения доложил мне, что с научной точки зрения безвредной дозой являются тридцать граммов водки в день. Получается около двух бутылок в месяц. Будем продавать водку по талонам. Вот так, и никак иначе.

— Не только водку, — горячо вмешалась в разговор Супруга. — Люди пьют дешевые вина. Они называются бормотухой. Их надо вовсе запретить. Мне говорили о страданиях женщин, мужья которых напиваются бормотухи. Я уверена, что для нормальной работы и нормальной жизни бормотуха вредна не меньше водки.

Генеральный Секретарь еще раз улыбнулся и сказал:

— Ну вот и договорились. Водку и вино по талонам. Усиление государственного контроля за производством спирто-водочной продукции. Идеологическому отделу ЦК начать широкую кампанию по пропаганде трезвого образа жизни. Безалкогольные праздники, новые советские ритуалы, исключение алкогольной темы из фильмов и художественной литературы.

Советник кашлянул деликатно и заметил:

— Следует предусмотреть усиление мер против самогоноварения. Может начаться подпольная торговля водкой и другие негативные последствия. Кроме того, часть населения начнет употреблять всякого рода суррогаты. Травиться начнут, товарищ Генеральный Секретарь!

— С первой проблемой справятся силовые структуры. Это их забота. У нас не Америка. Это там сухой закон привел к разрастанию криминальной сферы и появлению организованной преступности. У нас все пройдет организованно, под строгим контролем и при полной поддержке основной, сознательной части населения.

Супруга сказала:

— Все женщины поддержат эту программу.

Генеральный Секретарь нахмурился и продолжил:

— Не будем делить общество по такому искусственному признаку. Поддержать должны все. А что касается отравления суррогатами, то это — личное дело каждого. Кто хочет отравиться — пусть травится. Нам такие не нужны.

Район Балтийского вокзала — дурное место. Вокзал строили на окраине, за Обводным каналом. Наверное, барахло всякое подвозили к железной дороге и увозили от нее по воде. Как это была грязная, поганая окраина, так и осталась. Сколько город на юг ни тяни, сколько новых дорог и домов ни строй, все без толку. Помойка была, помойка и есть. Как будто постарались все сделать через задницу. Рядом еще один вокзал — Варшавский. Все дальние поезда, большинство электричек отходят оттуда. А метро догадались построить на Балтийском. Целый день, круглый год, каждый час мрачные колонны топают промокшей обувью по грязной дороге от одного вокзала до другого. По земле уезжать тоже плохо. Дороги забиты и разбиты. Тяжелые грузовики идут один за другим, воняя могучими выхлопами и содрогая дома и мосты. Трамвайные рельсы острыми лезвиями повылезали из колдобин и режут покрышки, как плавленые сырки. Клумба на привокзальной площади — ее, наверное, задумали как место культурного отдыха ожидающих пассажиров, взглянуть бы на этого придурка — стала такой же, как многие клумбы у многих вокзалов маленьких провинциальных городов, — пустые бутылки, разбитые ногами остатки газонов, пара-другая спящих или полуотрубившихся забулдонов, самое грязное и противное место в городишке. В общем, постарались от души.

Если стоять к Балтийскому вокзалу лицом, то слева от него начинается широкая полупустая дорога без трамвайных путей и троллейбусных проводов, ведущая куда-то туда, где мало кто из ленинградцев бывал и о чем мало кто чего-нибудь знает. Это — Митрофаньевское шоссе.

Вначале по нему еще ездят туда-сюда машины, которым чего-то нужно на вокзале, суетятся какие-то мужики в ватниках и бабы в болоньевых куртках.

Потом движение размывается и улетает, дорога становится почти пустой, гнать можно — хоть сто двадцать, только не налететь на яму, которых полно на ровном в других местах асфальте. По бокам — бетонные заборы, заезды на разные базы, склады и хозяйства, рубленые сельские домики и дощатые длинные бараки. Места много, все как-то пусто, грязно и неуютно. Жизнь здесь начинается рано, к полудню все разъезжаются по всяким извозным и строительным делам, оставляя лужи, бараки и заборы мокнуть в тихом безлюдье.

Дальше дорога почти кончается. Прямо — такие колдобины, что на «Жигулях» страшно, да и делать там вроде бы нечего. Только здешние и особо хитрые знают, что через сто метров луж и камней будет поворот налево к бензоколонке, на которой никогда нет очередей и почти всегда есть бензин.

Границу асфальта и грунтовки тогда пересекала узенькая асфальтовая дорожка. Направо она никуда не вела, все поворачивали налево, крутили налево руль, головы и глаза и при этом повороте замечали, что едут по кладбищу. По левой стороне дороги, за почти всюду сломанным ограждением, в низине, залитой тонким слоем радужной водицы, криво и косо стояли, медленно, незаметно глазу, падали и лежали в лужах могильные плиты. Тонкие хилые деревья, брошенные в грязь на могилы косые штабеля бетонных свай угрюмыми знаками скотского безразличия показывали, что умерли не только те, что лежат на кладбище, но что сдохло и само кладбище в том странном смысле, в котором могут умирать неживые сущности.

Кладбище было сначала с одной стороны дороги, потом с двух, потом кончалось. Дальше был какой-то странный и всегда пустой железнодорожный переезд, потом крутой поворот налево, вверх, виадук над многими путями, поворот туда, поворот сюда, глухие заборы по бокам узкой дороги, вдруг впереди показывалась улица с троллейбусами, и отвыкшие от шумного движения города пассажиры вываливались вместе с забрызганной грязью машиной на площадь у Московских ворот и ехали дальше, скоро переставая различать себя в потоках Московского проспекта и забывая только что покинутый странный кусок родного Ленинграда.