Даниэль Рондо - Механика хаоса

– Если человек хочет помолиться этому святому, – возмущалась она, – он сначала должен ей заплатить, иначе она не откроет ему дверь.

– Рим, но это повсюду так. Вспомни храмовых торговцев…

– Я тебя умоляю. Она – ведьма, ее интересует только колдовство. Знал бы ты, сколько она зарабатывает на гадание…

Перед сном мы смотрели какой-нибудь фильм.

Утром я открыл окно, и в комнату хлынул сладкий весенний воздух. Мы решили провести день среди античных руин и поднялись на холм Бисры. В отсутствие туристов на территории бывшей цитадели люди соорудили себе времянки, выплескивая нечистоты прямо на древние мозаики. На пляже дымили костры – народ жарил на углях мясо. Я искал глазами следы прошлого, зондировал взглядом закопченные камни и причудливые формы обломков на месте прежних зданий. Ни слова не говоря, я поднял руку, приглашая Рим посмотреть на это хранилище тайн. Она тоже молчала, послушно поворачивая голову в указанном мной направлении. Мы с ней напоминали парочку зомби, безуспешно исследующих пустоты в том отделе мозга, который отвечает за память.

Мне хотелось поведать ей об истории ее страны начиная с основания Карфагена тирской царицей и заканчивая сожжением города: римский полководец, запаливший этот пожар, глядя на дело своих рук, не мог сдержать слез. В языках пламени, пожиравшего Карфаген, ему на краткий миг привиделось будущее Рима, и он вслух сказал сам себе: «Я проклят» и продекламировал отрывок из Илиады.

Я собирался подробнее рассказать Рим о Сципионе, но она повернулась ко мне спиной и устремилась в узкий проход между полуразрушенными стенами. Она шла впереди меня быстрым шагом, словно опаздывала на свидание, и рассуждала о невозможности человека познать себя истинного. Ничего удивительного – она начиталась Артура Шницлера и ее раздражал мой профессорский тон. К машине мы спускались молча. Когда я открыл перед ней дверцу, она посмотрела мне в глаза и тихо сказала: «Этот город провонял пеплом. Мне надоела война. Мне все надоело. Тебе не кажется, что ты дышишь вонью?»

Вилла «Тамариск», Ла-Марса, Тунис

Я поднялся на рассвете, накрыл на террасе стол для завтрака, просмотрел имейлы и сварил себе кофе. Early morning coffee [25] Ранний утренний кофе ( англ .). , как я люблю, – побольше и покрепче. Я ценил эти ранние утренние часы, принадлежащие только мне. Над морем тонкими лентами плыл туман. От берега отходили несколько лодок со стоящими в них рыбаками. В ласковом воздухе – ни ветерка. Море и земля замерли в неподвижности. В царящей тишине каждый звук – крик чайки, рокот мотора, плеск воды – слышался явственно и воспринимался в своей первозданной чистоте. Мне вспомнился тот, кого я называл «неизвестным карфагенянином».

Саркофаг с его почти нетронутым скелетом и множеством амулетов извлекли из земли в 1994 году во время раскопок пунического некрополя, расположенного неподалеку от моего нынешнего дома. Сегодня он выставлен в музее Карфагена. Этот человек умер совсем молодым и, судя по всему, абсолютно здоровым. Что стало причиной его смерти? Какой была его жизнь? Не исключено, что он – один из дальних предков Рим, которая теперь заявляла, что ощущает себя настолько же финикийкой, насколько арабкой.

Накануне я получил имейл от коллеги по НИПАИ, который сообщал, что в ходе раскопок в Бергеме (департамент Верхний Рейн) его команда обнаружила восемь полных скелетов и четыре левых руки. Несколькими годами раньше в том же Эльзасе при раскопках некрополя нашли еще семь левых рук. Мои собратья-археологи в замешательстве скребли бороды. Семь левых рук? «Для периода неолита подобное количество левых рук явно выходит за рамки нормы, что свидетельствует о высоком уровне насилия в этой области Эльзаса», – сказал один из них в интервью крупной газете.

Я в очередной раз порадовался, что перебрался в Ла-Марсу, подальше от остального мира, и вел, как это свойственно археологам, жизнь отшельника. С тех пор как начали происходить бурные политические события, этот провинциальный городок не привлекал к себе внимания. Поселившись в старом арабском доме, который я выбрал и обустроил по своему вкусу, я мог наслаждаться каждой минутой покоя. «Кстати, мне очень нравится моя спальня, – не далее как вчера призналась мне Рим. – Нравятся белые стены, высокие потолки, шторы, балкон и огромная ванная с зелено-голубой мозаикой. Я чувствую себя как дома – настолько, что забываю, где нахожусь».

Я налил себе вторую чашку горячего кофе и уселся на балконе, подставив плечи солнцу. Я ощущал себя неразрушимой радостной частицей мира – глупое чувство в моем возрасте, и я отдавал себе в этом отчет. Вдруг с улицы послышались крики. Я подошел к перилам балкона и увидел мальчишек, которые сгрудились у стены моего дома с баллончиками краски в руках. Я побежал вниз по лестнице. При виде меня они прыснули прочь, как стайка воробьев.

Я обернулся к фасаду и вздрогнул. Это было какое-то дежавю. Мелкие паршивцы нарисовали красной краской семь огромных пенисов, а над ними – ятаган с изогнутым лезвием. Семь. Число, сохранившее свое символическое значение со времен неолита. Послание не нуждалось в расшифровке. Я подумал, что скоро будет много отрезанных пенисов и другого насилия.

Я не стал ни о чем говорить Рим, но она сама сказала, что проснулась от криков: «Они орали, что разрубят тебе кое-что на семь частей…» Она ушла в лицей. На улице было тихо, но покой ко мне так и не вернулся. Проводив ее до дверей, я снова включил компьютер и стал дальше читать статью в «Монд» о найденных в Эльзасе отрубленных руках. «Прямых доказательств каннибализма у нас нет, но мы имеем дело с систематическими, регулярно воспроизводимыми действиями, наводящими на мысли об употреблении в пищу трупов… Следы переломов, надрезок, соскобов и зубов свидетельствуют о том, что тела подвергали расчленению, перерезали связки и сухожилия, снимали с костей мясо, а кости перемалывали. Позвонки перерубали, чтобы было удобнее отделять мясо от ребер, как это делают мясники при разделке свиной туши. С черепов снимали скальп и извлекали мозг… Губчатых, то есть коротких, и мозговых костей, так же как костей позвоночника, в захоронениях обычно меньше, чем всех остальных, из чего можно сделать вывод, что им было найдено применение».

Хлопнула входная дверь. Рим? Так скоро? Ее одежда была разорвана, шея исцарапана, левое запястье кровоточило. Она сделала шаг вперед и упала на коврик возле двери. Мне стоило неимоверных трудов вытянуть из нее подробности того, что произошло. Она сидела, сжавшись в комок, и стонала, как раненое животное.

Метрах в пятистах от дома, на дороге, тянущейся вдоль побережья, на нее напали трое парней. Она их узнала: это были рыбаки из соседнего с «Тамариском» дома, с которыми мы всегда поддерживали самые теплые отношения. Они порвали на ней одежду и всю ее облапали, обозвав «французской подстилкой»: «Твоему французику отрежем яйца, а тебя утопим в море! Аллаху акбар!»