Антон Дончев - Странный рыцарь Священной книги

Мы с Пэйром направились дальше, в Тырнов. И у пограничного рва я встретил Меркита.

Ошибиться я не мог — он стоял на холме в стороне от дороги, будто сросшийся со своим конем, появившись как видение из дальних степей. Когда он приблизился, я увидел, как не похоже лицо его на наши лица — кроваво-черное, с ободранной кожей, чтобы борода не росла и не мешала забралу шлема; глаза-щелки словно сплющивали желтые зрачки. То были глаза тигра. Вспомнилось мне, что когда он отпускал меня, ни слова не было сказано о том, вернусь ли я. Ведь я так и не заплатил выкупа.

Меркит прибыл как друг. Та же могущественная рука, что послала меня, прислала и его. У еретиков были голуби, а у людей папы, возможно, были ястребы… Меркит знал, для чего я послан. И рассудил, что проще всего ему встретиться со мной как давнему знакомцу времен моего плена.

Однако почувствовал я, что Пэйр насторожился. И он ни разу при Мерките не запел.

Колесо судьбы вдруг бешено завертелось — так неспешная и незлобивая река внезапно с бешенством перекатывает через стремнины, пенится в теснинах и низвергается водопадами.

Мы остановились в большом селении у перевала через Хемус — болгары называют эти горы Стара-Планиной. Меркит и я расположились на постоялом дворе, Пэйр — в одном из домов на краю селения. Я заметил в глубине двора, за пчельником, голубятню. Над ульями вились пчелы, над голубятней — голуби.

Проснулся я ранним утром, еще не встало солнце и роса еще не сверкала, а лежала тяжелыми каплями на листьях и траве, точно расплавленное олово. Выйдя из дому, я зашагал по поляне. От росы сапоги мои вмиг потемнели.

Подошел я к голубятне со стороны леса. Голуби только просыпались, пчелы еще спали.

Откуда-то, с серого неба, прилетел усталый голубь — он с трудом взмахивал крыльями, сел на деревянную решетку перед клетками и радостно заворковал. Я подошел ближе, потянулся к нему и поднял с решетки. Он прильнул к моей груди, было слышно, как колотится его сердечко. К лапке его был привязан тщательно свернутый пергамент.

Когда я погладил голубя, он клюнул мой палец. Голоден был.

Я прочитал пергамент. Написано было на провансальском. Пэйру надлежало через неделю, в воскресенье, быть к заходу солнца там, куда падает тень Бодуэновой башни. И держать в руке лютню. К нему приблизится человек с медной братиной, накрытой платком с вышитыми голубями. Если погода окажется пасмурной, не будет солнца, человек с братиной и платком станет ожидать его перед домом госпожи Керацы, что торгует любовными утехами. Имя этой блудницы высечено на каменной плите над дверью дома.

Я стоял, держа на ладони голубя, и он все клевал и клевал мой палец, а я никак не мог решить, следует ли вновь привязать пергамент к его лапке. Поискал глазами тоненькую ниточку кошачьей кишки и увидел, что она упала и исчезла в мокрой траве. Тогда я отпустил голубя, а пергамент спрятал у себя за поясом.

Когда наш маленький караван двинулся к горе, мы с Пэйром поскакали вперед, оставив остальных всадников за очередным поворотом.

Я сказал ему:

— Я не тот, кем назвался тебе.

Он придержал свою лошадь и повернул ко мне голову. Я продолжал:

— Меркит не должен заметить, что мы говорим о чем-то важном.

И добавил:

— Я Анри де Вентадорн. Послан папой завладеть вашей Священной книгой.

Пэйр побелел и ссутулился, словно ему стало плохо. И еле слышно произнес:

— Ты знаешь о Книге…

Я сказал:

— Я знаю все.

И вынул из-за пазухи свиток с папской печатью. Вынул и свернутый лист пергамента.

— Это послание папы Иннокентия III царю Борилу. А это пергамент, что принес ваш голубь. Игра проиграна, Пэйр.

Он долго молчал, дышал медленно, глубоко — пытался взять себя в руки. Он был певцом, но с сердцем воина. И, наконец, сказал:

— Игра?.. Это не игра.

И снова погрузился в тяжелое молчание. Молчал и я. Он заговорил первым:

— Известно ли тебе, что значит для нас Священная книга?

Я ответил:

— Известно. Папа дает мне за нее пять тысяч золотых венецианских дукатов.

Он нашел в себе силы засмеяться, но смех этот был похож на рыдание.

— Пять тысяч дукатов… За Слово апостола Иоанна. Но коль скоро Спаситель был продан за тридцать сребреников…

Я сказал на это:

— Пэйр, ты умный человек. Ты изучал труды греческих мыслителей. Читал арабские рукописи. Ваше Пятое Евангелие написано попом по имени Богомил — а, может, это вы назвали его милым Богу. Два с половиной столетия назад, во времена болгарского царя Петра, Симеонова сына.

Он сказал мне:

— А ты не читал Четвертого Евангелия. Там, в конце, Спаситель говорит апостолу Петру, когда тот вопрошает о судьбе апостола Иоанна: «Господи, а что станется с ним?» И Спаситель ответствует: «Если я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того?» Еще в ту пору распространилось среди всех братьев это слово, что не умрет тот ученик, покуда не возвратится Иисус. Анри, — впервые назвал он меня по имени, — Иисус еще не возвратился. И апостол Иоанн еще жив.

Что мог я сказать ему? Человеку, верящему, что апостол Иоанн живет тысячу двести лет? Вера оттого и вера, что не подвластна разуму. Помолчав, Пэйр сказал:

— Ты мне отвратителен.

Быть может, он сказал это так, не думая о последствиях, как дитя, каким он, в сущности, и оставался. А, возможно, хотел обидеть меня, ранить, даже вызвать на бой. Он, трубадур с лютней, против меня — воина, чей меч пронзил, самое малое, десяток сердец. Я ничего не ответил ему, а он повторил:

— Ты мне отвратителен.

И добавил:

— Ты и все римские лжехристиане.

Я сказал:

— Для Рима лжехристиане вы, еретики.

Он сказал:

— Анри, Анри, неужто слеп ты? Христос проповедывал бедность, паписты погрязли в золоте. Христос велел прощать и не убивать, а римская церковь преследует, истязает, убивает во имя Христово.

Тогда я сказал:

— Я думаю так же, как ты.

Он повернул ко мне белое, как мел, вмиг постаревшее лицо — рот провалился, глаза погасли. И посмотрел на меня с недоверием — но, словно бы, и с надеждой. Я повторил:

— Да, я думаю так же, как ты.

Он спросил:

— Тогда… зачем ты служишь папе?

Я ответил якобы небрежно, но сам расслышал звучавшую в голосе горечь:

— Ты сам сказал — паписты погрязли в золоте. Папа хорошо платит.

Пэйр презрительно обронил:

— Ты — наемник…

Я громко вздохнул: подобные разговоры не забавляли меня и, помимо прочего, были пустой тратой времени. И потому сказал:

— А мне отвратительна уверенность фанатиков в незыблемой своей правоте.

Пэйр сказал на это:

— Тридцать тысяч убитых в Безье. Двадцать тысяч в Земене. Тысячи костров в Провансе, Иль-де-Франсе, Германии, Ломбардии, Болгарии. Истерзанные, сожженные, заживо погребенные люди. Нас ли называть фанатиками? И ты — на их стороне…