Денис Коваленко - Татуированные макароны

Никаныча начало трясти. Эти нежности были противны ему, эти поцелуи… К тому же большая крепкая грудь Зиночки уж очень давила на него. Зиночка поняла все по-своему.

— Ты дрожишь, — шептала она, — ты хочешь меня. Я знаю. Пойдем. Я все для тебя сделаю. Самые твои дикие фантазии я воплощу в жизнь, ты умрешь со мной от счастья… Я такая…

— Зиночка, мы же в школе.

— Понимаю, понимаю. Я убегаю и жду тебя на улице, — поцеловав его горячо в губы, Зиночка выпорхнула из класса.

Не торопясь, приведя себя в порядок, Никаныч вышел из класса, запер дверь, проверил, хорошо ли запер и, не спеша, направился к выходу из школы. Про Зиночку он думал так: «Сейчас выйду из школы, дождусь ее… сбегать нельзя. Провожу ее до дома, по дороге куплю цветы, сделаю вид, что ухаживаю… и все. К себе ее не поведу. Если будет добиваться свидания на вечер, скажу… что занят. Нет, это грубо. Скажу, что обещался быть у мамы… нет, напросится на правах невесты… Ну… что-нибудь придумаю».

Зиночка, дожидалась его у парадного входа.

— Ты уже здесь? — улыбнулся Никаныч.

— А у меня же уроки кончились, и сразу от вас… от тебя, сразу на улицу… А пальто у бабы Нюры было, я же у бабы Нюры раздеваюсь.

— А-а, — понимающе протянул Никаныч.

Быстренько взяв его под ручку и очень радуясь, что ученики и учителя, выходившие из школы, это видят и понимающе улыбаются, Зиночка, зардевшаяся от переполнявшего ее счастья, чуть ли не повисла на своем Коленьке. Выйдя так за ворота школы, она ласково прошептала:

— Ну, куда пойдем?

— Я могу проводить тебя, — натянуто улыбнувшись, проговорил Никаныч. Он словно стеснялся, что он вот так, на глазах у всех, идет с повисшей на его руке Зиночкой — что, в общем-то, так и было.

— Может, в кафе пойдем? Отпразднуем, — не без кокетства предложила Зиночка.

— М-можно, — протянул Никаныч.

В кафе ему идти не хотелось; и никуда ему идти с Зиночкой не хотелось. Но он улыбнулся, и под ручку они направились в ближайшее кафе.

Уже в кафе Никаныча посетила спасительная, как ему казалось, мысль: напоить Зиночку и благополучно проводить домой.

Начав с сухого, дальше Никаныч заказывал уже вино десертное, дальше крепленое…

Зиночка была неутомима. Как заведенная, она болтала и болтала, и все о своем счастье, и, сначала осторожно, а чем дальше, тем навязчивее, напрашивалась к Коленьке в гости. Как Никаныч ни спаивал ее, она никак не хотела пьянеть, от вина она только еще сильнее заводилась.

Время было обеденное; кафе было небольшое и очень уютное. В зале, кроме Никаныча и Зиночки, никого из посетителей не было… И вдруг, совсем неожиданно для Никаныча, Зиночка резко обернулась к бармену и звонко крикнула:

— Молодой человек, сделайте музыку погромче, песня хорошая; танцевать хочу.

Как только музыка зазвучала громче, Зиночка потянула из-за стола Никаныча, вытащила его на середину зала и, пьяно извиваясь в танце, с нескрываемым желанием смотрела на своего Коленьку и пела:

Ла-ла-лай, ла-ла-лай, ла-ла-ла-ла-лай… — все пытаясь целовать своего Коленьку.

Тут-то Никаныч и решил сбежать. Ждать, пока Зиночка напьется… Он совсем не был уверен, что, напившись, Зиночка позволит проводить себя домой, напротив, Никаныч был уверен, что она сама проводит его до дома.

Возбужденный Зиночкин вид, ее страстный, пронзительный взгляд не давали Никанычу никакой надежды; если была бы возможность, Зиночка изнасиловала бы его здесь же, в кафе; в этом Никаныч не сомневался. Дождавшись, когда Зиночка отлучилась «на минуточку носик припудрить», Никаныч мигом подлетел к бармену, сунул ему в порыве сторублевку, быстро расплатился с переплатой и взмолился:

— Дружочек, я вас умоляю, придумайте что-нибудь, скажите, что ворвались бандиты, скрутили меня и увезли; скажите, что мне стало плохо и меня увезли на «скорой»… Придумайте что нибудь… Мне нужно удрать… но она не должна подумать, что я просто сбежал. Понимаете!

— А как же, — весело кивнул бармен. — Все сделаю. Но с вас еще сотка.

Никаныч понимающе улыбнулся, погрозил бармену пальчиком, ласково произнес:

— Шалун, — и выложил на стойку бара еще одну сторублевку.

— Все сделаю, — уверил его бармен и, подняв в полусогнутой руке крепко сжатый кулак, выкрикнул:

— Но пасаран.

Но сбежать не удалось.

— Коленька, куда ты? — крикнула ему выходящая из туалетной комнаты Зиночка.

— Я? — замялся застигнутый у самого выхода Никаныч, — я покурить.

— Я с тобой.

Через пятнадцать минут Зиночка вновь танцевала со своим Коленькой. Через полчаса они садились в такси.

Зиночка, порядком опьяневшая, уже не так бурно выражала свои чувства, но все равно, при первой возможности, падала своему Коленьке на шею, целовала его, целясь неизменно в губы; получалось у нее это не всегда, и к концу пути шея и щеки Никаныча были порядком вымазаны помадой.

— Зиночка, мы в такси, — культурно отодвигал ее от себя всякий раз Никаныч, пресекая очередную Зиночкину попытку повиснуть на нем. И всякий раз, отстраненная, Зиночка пьяно вопрошала:

— А куда мы собственно едем?

— Домой, Зиночка.

— К тебе? — кошечкой льнула Зиночка.

— К тебе, — ужом выворачивался Никаныч.

Так продолжалось вплоть до подъезда Зиночкиного дома.

— Подождите меня десять минут, я провожу ее и вернусь, — предупредив водителя, Никаныч вытащил Зиночку из такси.

Сама выйти Зиночка оказалась не в состоянии. Оценив свои силы, Никаныч заплатил таксисту сверх таксы и, с его помощью, доставил Зиночку до ее квартиры.

На звонки никто не отвечал, добиться от самой Зиночки, чтобы та открыла дверь, оказалось невозможным. Зиночка лишь висла на Никанычевой шее, и все, что она сейчас могла, это только целоваться. Последнее, к отвращению Никаныча, как он ни уворачивался, получалось у Зиночки всегда.

— Долго мне еще вас ждать, я на работе, — устало заметил таксист.

Сунув ему еще пятидесятирублевку, Никаныч взмолился:

— Подождите еще чуть-чуть. Я попробую сдать ее соседям.

Со второй попытки Никанычу удалось пристроить Зиночку в квартиру напротив. Злой, измученный, вымазанный помадой, Никаныч, наконец, выбрался на воздух. При самых скромных его подсчетах, за каких-нибудь два часа общения с Зиночкой он просадил свою месячную зарплату, плюс аванс за следующий месяц. Но тем не менее, от Зиночки он ехал к себе домой с таким душевным облегчением, подобное которому, он испытывал единожды — после сдачи вступительных экзаменов в институт.

Ваня, пошатываясь, шел по одной из центральных улиц; в руке он держал бутылку самого крепкого пива. Останавливаясь, он подносил бутылку к губам и, далеко закинув голову, демонстративно пил. Эту бутылку он уже пил около часа. Пиво ему ужасно не нравилось: сладковатое, оно перехватывало горло, и от него хотелось стошнить. Ваня держался. Нельзя было терять лицо. Сейчас Ваня сравнивал себя с Микки Рурком (Ваня много с ним фильмов смотрел). А Микки Рурк, часто, когда ему было хреново, одиноко, пошатываясь, шел по многолюдной улице, пил из горла виски, курил «Camel», и ему было на всех наплевать. И Ване очень хотелось, чтобы все видели, как ему хреново, и как ему на всех наплевать. Для полноты картины Ване не хватало сигареты, денег не было, а стрельнуть Ваня стеснялся.