Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Вы хотите сейчас познакомить меня поближе с этим… — Ваня чуть не сказал: «с этим предметом », — с этими греческими авторами? — как-то странно выговорил он.

— Ну, зачем ты так, Ваня, я же ничего плохого не имел в виду, — сразу же насторожился Никаныч.

— Наверняка, они у вас дома, — проигнорировав Никанычеву реплику, продолжал Ваня. — А вино у вас есть?

Никаныч совсем потерялся. Ваня поражал его все больше и больше. И не знал он теперь, что ему говорить и как себя вести.

— Я могу купить, — вырвалось у Никаныча помимо его воли.

— Тогда пойдемте, — поднявшись, Ваня без стеснения смерил Никаныча изучающим взглядом. Глаза Ванины сузились, губы плотно сжались, и то, что Ваня был явно не в себе, откровенно читалось на его бледном лице. Что-то роковое чувствовалось и в голосе. Тихий азарт владел Ваней, даже какое-то увлечение; словно Ваня, доведя игру до большой ставки и уже не желая пасовать, на ничтожной карте поднял ставку до невозможного, уверенный, что противник испугается и бросит игру.

Никаныч видел все это и чувствовал, но, сам не зная почему, подчинился и, словно приняв условия игры, поднялся следом. Этот мальчик за последнее время задал ему столько загадок и выдал столько открытий, что понимать его Никаныч был уже не в состоянии. Признаться, с таким юным и непредсказуемым в своих чувствах и поступках созданием он дела никогда не имел, пожалуй, даже в мечтах.

Разумом Никаныч понимал, что лучшее, что сейчас стоит сделать, это распрощаться с этим «милым» мальчиком и, прощаясь, обязательно убедить его, что он, Николай Иванович, вовсе не тот, кем его считают некоторые люди, а совсем наоборот: обычный мужчина, который, кстати, скоро женится и все такое… Но, понимая все это, думая об этом, он никак не мог на это решиться, отказаться, уйти в сторону. «Ведь, как бабочка на огонь, лечу… Просто с ума я, что ли, сошел? Ведь от этого ребенка ждать можно все, что угодно», — и тут же ловил себя на мысли, что потому и идет, что ждать можно все, что угодно. «Вот и вина попросил и про сон рассказал, и что хорошо ему было… и такой он милый и хорошенький, а в безумстве своем просто прекрасен…» — словом, мысли Никаныча были до того противоречивы и сумбурны, что кончилось тем, что, уже подходя к лифту, он мысленно вверил себя в руки фортуне, решив: «Будь, что будет. В конце концов, надо же когда-нибудь начинать делать глупости». Слишком ему хотелось сейчас ласкать этого мальчика, слишком. Опьяненный этим желанием, он порешил не думать о плохом, а положиться на свой опыт и интуицию.

Ваня был, как будто, спокоен. Крепко, словно оберег, прижимал к груди бутылку «Кагора», глаза его смотрели куда угодно, только не на Никаныча. До самого лифта они шли молча, не глядя, точно стесняясь друг друга. На первый взгляд, могло показаться, что они недавно крепко поссорились и теперь, понимая, что примирение необходимо, каждый ждал, что первым шаг к примирению сделает другой. Все время пути от магазина к лифту на губах Никаныча блуждала тихая, чуть виноватая улыбка, и глаза лишь изредка, и как-то воровато, поглядывали на Ваню, но так, чтобы ни-ни, чтобы не встретиться с его глазами.

Лифт, к раздражению обоих, спускался долго. Но когда открылись двери, и Никаныч, и Ваня стояли в нерешительности, никак не желая входить первыми, словно от этого, первого, шага зависело все дальнейшее.

Двери закрылись.

— Бог мой, Ваня, как дети малые, честное слово! — весело всплеснул руками Никаныч. — Закрывшись, лифт вывел его из неловкого оцепенения. — Как дети малые, — повторил Никаныч совсем весело. Улыбнулся и Ваня, но улыбнулся так странно, что и не понятно — от радости он улыбнулся или просто ради приличия.

Уверенно Никаныч нажал кнопку вызова. Двери вновь открылись, и теперь, исключительно из вежливости, Никаныч слегка подтолкнул Ваню в кабину лифта.

Сперва Ваня заартачился, плечами брезгливо повел, но тут же, подобно герою, гордо входящему на эшафот, твердо ступил в лифт и твердо решил: «Жребий брошен».

В лифте ехали как два чужих, незнакомых человека. Никаныча это ужасно напрягало, он пытался улыбаться: понимал, что совершает сейчас откровенную глупость. Оттого улыбка его становилась до безобразия заискивающей, тем более, что Ваня демонстративно не замечал его: стоял, гордо держа осанку, и бутылка «Кагора» в его руках более напоминала оружие, чем обычную бутылку вина. На восьмом этаже лифт остановился. Подобно герою, Ваня первым вошел на площадку; следом, сконфуженный до предела, Никаныч. Именно сейчас он больше всего не хотел никакой связи с этим пугающим его мальчиком. «Книги, чай, никакого вина, отвлеченный разговор на отвлеченные темы… и все».

Около двери он мельком взглянул на Ваню — вид его не предвещал ничего хорошего.

«Но таким отпускать его тем более нельзя… чай… и все» — решив так, он открыл дверь и вошел вслед за Ваней в свою квартиру.

Квартира была вполне просторной и в духе времени. Чистота царила идеальная. Стены, оклеенные светло-голубыми обоями, украшали откровенные репродукции Бердслея. Увидев их, Ваня нисколько не удивился, он так и предполагал, что, войдя, увидит нечто подобное. Кухни, в обычном понимании, не было: верхняя часть стены, отделявшей кухню от комнаты, была снесена, нижняя же была переделана в стойку бара, на которой очень живописно стояло с десяток всевозможных по форме и цвету пустых бутылок. Мебели было немного: возле стены большой кожаный диван, у окна, с выходом на лоджию, рабочий стол с компьютером, по центру — круглый стол, несколько стульев в стиле модерн, и неисчислимое количество полок и полочек, очень стильно развешанных по стенам и замечательно гармонировавших с репродукциями Бердслея. Помимо книг, на полочках красовались всевозможные статуэтки, вазочки, шкатулочки, словом, человеку, впервые попавшему в эту квартиру, первые минуты ничего другого не оставалось, как только разглядывать, рассматривать, охать и ахать, приятно удивляясь безупречному вкусу хозяина квартиры. Женщины, так просто умирали от восторга.

Скинув туфли, Ваня демонстративно не замечал всей этой стильности, сразу же уселся на диван и, не отнимая от груди бутылку «Кагора», вопросительно уставился на Никаныча. Вид его, обнимающего, точно святыню, бутылку, был до того вызывающий и… комичный, что Никаныч невольно всплеснул руками и благодушно рассмеялся.

— Ваня, ну что ты держишь ее как… ну, я не знаю, с чем и сравнить. Дай мне ее. — Подойдя, он попытался взять у Вани «Кагор». Делом это оказалось непростым: с ненавистью пожирая взглядом Никаныча, Ваня крепче вцепился в бутылку. — Ну, как знаешь, — уже серьезно произнес Никаныч и, отойдя, сел напротив Вани, оседлав один из стоящих по центру стульев.