Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Вы мне обещали книги, — сквозь зубы процедил Ваня, продолжая душить в своих объятиях бутылку.

— Фу-у-ты, ну-ты, — выдохнул Никаныч, поднялся нехотя и подошел к окну.

— Наверное, будет дождь, — произнес он, тяжело вздохнув.

— Ваня, что происходит? — Никаныч не глядел на Ваню. — Что происходит, что я сделал тебе? Из-за чего ты так ненавидишь меня сейчас . Я не знаю, Ваня, не знаю… За что ненавидят меня Быков и ему подобные, это мне понятно, но ты… К чему весь этот фарс, это вино, книги, сны… Я обычный человек, обычный учитель биологии, работающий в обычной школе и живущий, к огромному сожалению, совсем в не обычной стране…

У меня такое чувство, что пришел ты лишь за одним… Я почему-то верю — именно сейчас мне пришла в голову эта мысль — я верю, что ты пришел, чтобы убить меня. Странно, не правда ли… Буквально неделю назад, на улице, на столбе, я прочел объявление; я помню его дословно:

«За умеренную плату разберусь с любым учителем», — и телефон. — Никаныч вдруг усмехнулся, тотчас же ему захотелось продолжить — Не ты ли, Ваня, тот самый человек, готовый за умеренную плату разобраться с любым учителем? — Но вслух этого он не произнес, лишь еще раз усмехнулся. Помолчав с минуту, Никаныч продолжил: — В школах работают одни женщины, зарплата маленькая, уважения еще меньше, если вообще вам известно, что такое уважение. Я не жалуюсь тебе, Ваня, совсем нет. Так, что-то нашло на меня… Ты действительно думаешь, что таких, как я, нужно убивать?

Ответа не последовало.

— Раньше, когда смотрел американские фильмы, удивлялся, не верил, что у них, у американцев, все так страшно: в школах наркотиками торгуют, проституция, учителя на уроке можно оскорбить, даже избить! а учитель, в свою очередь, и слова не имеет право сказать… А когда я впервые пришел работать в школу, в обычную российскую школу, все, что я раньше видел в американском кино, я увидел воочию здесь, в России… Теперь я уже не удивляюсь — привык. И, так же, как и тебе, мне страшно — не за себя — за вас. Что будет с вами? Вы не любите читать, не умеете думать, мечты ваши просты, желания обычны… Я не обвиняю лично тебя, Ваня. Тебя мне не в чем обвинять, да и незачем. Ты сломался, точнее, тебя сломали. И вымещаешь свою обиду ты почему-то на мне. Почему-то все мы вымещаем свою обиду на тех, кто меньше всего готов дать отпор: на своей матери, друге, на тех, кто по-настоящему любит и по-настоящему умеет прощать. Конечно, я тебе не мать и не… н-н-да-а… — протянул загадочно Никаныч. — Прости меня, Иван, прости… плохой я, видать, учитель, и совсем мне не место в школе. Не место. — Никаныч обернулся. Ваня, откинувшись, сидел на диване и плакал. — Ваня, перестань, что ты…

— Я… я, — зашелся в слезах Ваня, — я, правда… я думал, вы приставать ко мне будете, а я вас по голове… бутылкой. Я правда… меня сломали… И я на вас… вымещал… — дальше Ваня говорить не мог.

Вновь тяжело вздохнув, вздохнув произвольно, Никаныч подошел к Ване, принял у него бутылку и, вернувшись к окну, поставил ее на подоконник.

— Я боюсь… мне страшно… меня никто не любит.

С нескрываемой жалостью Никаныч смотрел на размокшего, жалкого в своем плаче Ваню. Не было у Никаныча сейчас желания утешать его. Такую жалость, какую он сейчас испытывал к Ване, испытываешь, когда смотришь на больную, умирающую бездомную собаку, жалко ее, а вот брать ее к себе домой и выхаживать что-то не тянет.

Заметив этот взгляд, Ваня совсем потерялся. Поднялся, вытер слезы и пробубнил:

— Мне пора домой. Я пойду.

Никаныч не ответил.

Потоптавшись на месте, Ваня вдруг произнес:

— А можно я сейчас останусь… Вот вы сейчас смотрите на меня таким взглядом, с таким презрением… — и, не докончив, с надрывом выдохнул: — Что моя жизнь? Что моя жизнь, если такая она страшная, такая больная! Зачем она?.. — И вдруг неизвестно к чему, совсем другим голосом закончил: — Я хочу в туалет.

Молча Никаныч указал Ване на туалет. Туалет был совмещен с ванной, и, когда уже Ваня зашел туда и защелкнул щеколду, Никаныча осенило. Не медля, он бросился к запертой двери, забарабанив в нее ладонью, закричал:

— Ваня, не смей! Ваня, открой дверь!!! Ваня, я запрещаю тебе это! Ваня!!!

Дверь открылась сразу же, и испуганное Ванино лицо удивленно смотрело на одуревшее от испуга лицо Никаныча.

— Ванечка, миленький, я думал… Ванечка.

Ваня, ошарашенный, стиснутый в крепких объятиях Никаныча задушенно прошептал:

— Я хочу писать.

— Писать?! Конечно, писать, конечно, — засуетился Никаныч. — А я уж подумал… Ванечка, конечно, писай. И что это я в самом деле. — Отпустив его, Никаныч отступил на шаг, все время повторяя: — Конечно, конечно, что же это я совсем уже…

Вновь Ваня закрыл за собой дверь. Никаныч, затаив дыхание, прильнул к ней ухом. За дверью послышалось мирное журчание, дальше шум воды, спущенной из бочка.

Когда Ваня вышел из туалета, Никаныч уже стоял на приличествующем расстоянии и виновато улыбался. Страх, что Ваня покончит с собой, довел Никаныча до умопомрачения. И вот сейчас, чувствуя себя чертовски нелепо, полнейшим идиотом, он стоял перед Ваней, совсем не чувствуя не только пола, но и ног.

Вывел его из этого состояния звонок в дверь. Почему-то оглянувшись по сторонам, Никаныч вопросительно взглянул на Ваню.

— Кто бы это… — скривив удивленно губы, Никаныч так и замер, будто его парализовало.

— Давай, Ваня, не будем открывать, — тихо предложил он. Они позвонят и уйдут, а мы чайку попьем.

Не ответив ему, Ваня неровно подошел к входной двери. Выглядел он устало, словно после тяжелой физической работы.

— Я пойду, — промолвил он, тяжело садясь на скамеечку и надевая туфли.

В дверь позвонили еще раз.

Подойдя и посмотрев в глазок, Никаныч открыл дверь.

— Здравствуй, Андрюша, проходи, — устало улыбнувшись, пригласил Никаныч.

Войдя, Андрей Андреевич слегка ухмыльнулся и игриво произнес:

— Да вы тут, батенька, не одни…

На это Никаныч сделал жест рукой, прося Андрея Андреевича не продолжать.

Андрей Андреевич понимающе прижал палец к своим пухлым губам и, подмигнув, растянулся в хитрой улыбке.

Бочком обойдя гостя, Ваня молча вышел из квартиры.

— Ваня, — остановил его Никаныч. Ваня обернулся, лицо его показалось Никанычу до того бледным, что первый порыв его был остановить Ваню, но, одумавшись, он лишь, слегка замявшись, произнес:

— Ваня… ну ты понимаешь…

Ничего не ответив, Ваня быстро стал спускаться по лестнице.

Постояв и послушав с минуту его удаляющиеся шаги, Никаныч закрыл дверь.

Что может быть завтра, об этом думать он не хотел, да и боялся. Слишком не весело все складывалось, совсем не весело.

— Сколько там времени? — вернувшись в зал, спросил он у Андрея Андреевича.