Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Ты?! Машу?! Врешь?!

— А чего мне врать? — совсем сладко произнес Муся.

— Не могла Маша у тебя!.. — Абрамчик точно взбесился. Вскочив, он накинулся на Мусю и с размаху засадил ему в челюсть. — Мразь, ненавижу тебя! — визжал Абрамчик. — Сука, — рвался он из крепких максовых объятий.

Если бы Макс не успел схватить его, неизвестно, чем бы все кончилось.

— Макс, отпусти… я цветы, а он…

Потрогав челюсть, Муся сдержанно продолжил:

— Твоя Маша в прошлом году аборт уже сделала от своего соседа и с ним же с девственностью своей рассталась, лет в тринадцать… Если она вообще у нее была.

Спокойствие Муси и его признание охладили Абрамчика.

— Аборт? Макс, отпусти.

— Мусь, извини меня.

— Да ладно, что уж там. — Поднявшись, Муся протянул ему руку. И только Абрамчик, поднявшись, пожал ее, Муся, с левой, всадил ему в челюсть.

— Пацаны, вы чего, охренели? — вскочил Макс.

— Теперь в расчете. — Муся вернулся в кресло.

Упав на диван, Абрамчик зверенышем забился в самый угол. Он не думал, что может кинуться на Мусю, и совсем не ожидал, что, помирившись, пожав другу руку, Муся сможет ему ответить. Это Абрамчика больше напугало, чем удивило. Ладно, сразу бы ответил, но после того, как руки пожали, после того, как помирились… Волчонком он смотрел на Мусю, спокойно наполнявшего свой стакан виски. Абрамчик совсем растерялся: за этот день Муся слишком многое для него открыл; и что теперь ожидать от него, Абрамчик не знал. За несколько часов Муся стал для него совсем другим человеком, не тем, какого он знал еще вчера; по крайней мере, вчера Абрамчик был уверен, что знает Мусю. Теперь уверенности этой в нем не было. Совсем другими глазами смотрел на своего бывшего друга. Именно сейчас, в этот самый момент, Абрамчик почувствовал, что ничего кроме презрения Муся к нему не испытывает, что все, что было раньше, было игрой, маской. Да, с другими своими знакомыми, друзьями Абрамчик мог и ругаться, и даже драться, но это было все не то: ругань, драки, все было ненастоящее, после них Абрамчик не чувствовал себя униженным. Все было естественно и видно, что не по-настоящему. А с Мусей… В том-то и дело, что с Мусей все было не так, как с другими. Абрамчик позволял себе материть его, Муся — нет; Абрамчик явно мог выказывать свое превосходство над Мусей, а Муся — нет. Муся всегда был с Абрамчиком сдержан, и Абрамчик был уверен, что эта сдержанность есть Мусино уважение к нему, что-то вроде искреннего уважения, к более старшему и более значительному, младшего любящего брата; а оказалось, все совсем не так. Если бы так вот поступил бы с Абрамчиком Макс, Абрамчик и значения бы этому не придал: ну, он Макса ударил, Макс его — делов-то… Но Муся… И к тому же вот так, после рукопожатий.

Дальше Абрамчик, интуитивно, говорил и вел себя настороженно. Будто перед ним сидел не старый добрый друг, а новый, совсем не знакомый ему человек.

— Так, пацаны, давайте мировую пейте.

Макс наполнил их стаканы и протянул один Абрамчику, другой Мусе.

Оба выпили охотно, Абрамчик даже слишком охотно. И беседа их вновь возобновилась и пошла в том же русле, что и шла, только Абрамчик вел себя теперь не так развязанно. И странно, чем дальше, тем сильнее он ненавидел Мусю, ненавидел… и боялся; ничем вроде бы он это не выказывал, так же шутил, так же болтал, но теперь он уже ни разу не назвал Мусю Мусей, только Ромой, и не иначе. Он и раньше употреблял прозвище нечасто, а так, иногда, когда с языка слетит. Да и на свое прозвище он спокойно реагировал, но теперь, стоило Мусе произнести вместо Димы «Абрамчик», Абрамчика сразу коробило, резало слух, до ненависти… но говорить что-то против — он не говорил.

— Так, пацаны, чтобы я больше этого не видел, — строго заявил Макс. — И без того проблемы, так еще сами друг на друга кидаемся.

— Все в порядке, Макс, — спокойно произнес Муся и, обратившись к Абрамчику, уточнил:

— Я прав, Абрамчик?

— Прав, — после паузы согласился Абрамчик.

— Дрянь какая-то: из-за бабы друзья ссорятся. Дима, ты уж извини меня, — поднявшись, Муся вновь протянул свою руку Абрамчику.

Возникла странная пауза. Абрамчик не торопился пожать его руку. Муся выдержал эту паузу: хладнокровно он продолжал стоять с протянутой рукой, пока Абрамчик, наконец, поднявшись с дивана, не пожал ее, но пожал не крепко. Муся заметил это, но не выдал себя ни чем. Вернувшись в кресло, он закурил. После выпитого подростки уже ленились выходить курить на кухню, и Абрамчик первым нарушил данное им табу.

— Ладно. Мусь чего там у тебя с Машкой-то было? — возобновил Макс начатый и так неожиданно прерванный разговор.

Возобновил он его исключительно из любопытства, ни обижать, ни оскорблять Абрамчика он ни в коей мере не хотел, ему просто было интересно. По своей простоте Макс совсем не придал значения тому, что история может ранить Абрамчика. Парни помирились, и все, значит, в порядке. Муся, напротив, все видел и понимал и, чтобы окончательно раздавить Абрамчика, продолжил свой рассказ, приводя самые откровенные и грубые подробности. Зачем он так делал? Вероятнее всего, просто от скуки. Что может быть веселее, чем делать человеку больно, видеть, как тот тихо бесится, но сделать ничего не может.

Для большего накала Муся повернулся к Абрамчику и вежливо спросил:

— Дима, я думаю, ты не бросишься на меня вновь.

— Ладно, пацаны, хорош, — оборвал его любезности Макс, — давай рассказывай.

Улыбнувшись, Муся продолжил:

— То, что Маша блядь, здесь я, может, и погорячился, но что она дура набитая — это факт. Знаешь, Дима, почему она соседу своему отдалась? Она мне сама это говорила: так, чтобы попробовать, и чтобы с девственностью своей расстаться с человеком опытным, который сделает все аккуратно и безболезненно. И, что ее поразило, боли она никакой не почувствовала, а только одно наслаждение. И, что замечательно, Дима, очень ей понравилось минет делать…

— Ну, а с тобой как? — торопил его Макс.

— А со мной вовсе смешно получилось. Это я про первый раз с ней рассказываю. Где-то в октябре это произошло. Тепло еще было. Я ее на улице встретил, совсем случайно; вся хохма в том, что и она, и я в магазин вместе шли за хлебом, возле магазина мы и встретились. Хлеба купили и идем дальше, вроде бы я ее провожаю. Сначала говорили ни о чем — о школе, о кино, о литературе… Они, женщины, почему-то все чертовски любят разговоры о литературе, особенно о поэзии. Меня больше всего развеселило, что она со мной о Лорке разговор завела.

— О ком? — не понял Макс.

— Поэт есть такой испанский. Да не важно. Я обалдел, что она и сама стихи пишет, даже прочитала мне парочку: все про одиночество, про любовь. Я с ней соглашаюсь, что стихи замечательные, а самого так со смеху и распирает. И думаю: как у нее все это так складно получается — и любовь к минету, и к Лорке, и тут же одиночество, несчастная любовь, и следом же секс с соседом, из любопытства… Не знаю, Дима, от кого мы с Максом произошли, может правда от обезьяны, которую Бог сотворил по образу и подобию своему, как ты выразился…