Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Ты был моим единственным другом, — мягкий, глубокий, успокаивающий своим печальным баритоном голос, — я почему-то верил тебе, а после рассказанной тобою истории я почувствовал странную близость к тебе — родство. Мне показалось, ты еще более одинок, чем я; знай, что бы ни случилось, ты мой лучший друг, — и Жене показалось, что в Сашиных глазах блеснули слезы. Резко отвернувшись, Черкасов скоро зашагал прочь во дворы.

— Саша, — опомнившись, Женя кинулся следом, и тени прежней ненависти к этому странному человеку не осталось. Саша — настоящий человек, а я его обидел! — Саша, — догнав его, Женя торопливо заговорил, — Саша, ты чего, я даже вовсе… — он путался, сбивался, — я же и не это; перестань. Мы же друзья. — Последнее он выговорил четко и почему-то радостно. — Мы же друзья, — повторил он, крепко, обеими руками держа за плечи сникшего Черкасова и с наивной, требующей прощения радостью заглядывал тому в глаза.

Черкасов улыбнулся:

— Женек!

Они крепко обнялись.

— Слушай, — вспомнив, воскликнул Черкасов, — нас же девчонки ждут! Вперед!

Битый час проторчали они в метро.

— Кинули, — в который раз уже зло плевался Черкасов, — кинули… Ну, чего теперь? А ну их, — в досаде, опустив руку, он кивнул Жене и направился к выходу. — И что теперь? — глядя куда-то в сторону, точно спрашивая у самого себя, произнес Черкасов.

Давно стемнело. Они сидели у Жени дома. Вдвоем. Блекло светил розовым светом торшер, мягко освещая Черкасова в кресле, от безделья перелистывающего страницы «Плейбоя». Женя, прислонившись к ковру, висевшему над диваном, наблюдал за Черкасовым.

— Мать скоро придет? — просто так, без цели спросил Черкасов.

— Думаю, что нет. Она сейчас в своем клубе, на какой-то выставке, какого-то художника. Может и вообще ночевать не придет.

— А женский клуб — это, наверное, круто, — задумчиво говорил Черкасов, с жадностью рассматривая какую-то обнаженную девушку, стоявшую на берегу моря в очень заманчивой позе. — Представляю, они пьют, веселятся, мужской стриптиз; мне, конечно, лучше женский. Но у них же женский клуб. Прикольно было бы понаблюдать, как бесится толпа прикольных чувих.

Женя криво усмехнулся, он вдруг представил, как его мать, пьяная, прыгает возле сцены, где раздевается этакий брутальный молодой длинноволосый тарзан, тянет к нему свои узловатые пальцы, стараясь коснуться его крепких ягодиц, и уже остается совсем чуть-чуть, ее пальцы уже близки, уже готовы коснуться, как вдруг она охает, ойкает и хватается за больное свое колено.

— Представляю, — усмехнувшись, согласился Женя, — только вряд ли там будет стриптиз, выставка же… хотя, может, и будет.

— Точно будет, — живо подхватил Черкасов, — и стриптиз будет, и оргия.

— Оргия, — Женя снова представил мать, скорчившуюся от боли возле сцены, и усмехнулся, — хорошо бы.

— Ты про оргию? Да, оргия это круто. — Черкасов все больше распалялся, уже сам не замечая, как пальцами гладит глянцевую бумагу с изображением обнаженной у моря. — Я бы хотел попасть на оргию: много пива, вина, женщин, и все хотят меня, все тянут ко мне свои руки, чтобы сорвать с меня одежды, срывают и… — у Черкасова аж дыхание перехватило, как он представил, что будет, когда они сорвут с него одежды. — А у тебя когда-нибудь была женщина? — на выдохе спросил Черкасов.

— Нет, — равнодушно ответил Женя.

— Блин, у меня тоже, — досадливо признался Черкасов, — я даже и тела женского близко не видел, только вот, — он ткнул пальцем в страницу. — Каждый раз представляю себе, как это будет, и всегда, знаешь, с нашей милой Верой Сергеевной по физре. Вот настоящая красавица! Я ее обнимаю… ее кожа, мягкая, бархатистая, пахнущая…

… — П о том и матами, — язвительно усмехнулся Женя.

— Нет, — вовсе не обращая внимания на Женин тон, продолжал Черкасов, — пахнущая хвоей! Не знаю, но мне кажется, что ее тело пахнет хвоей. Я люблю запах хвои. Я после уроков провожаю ее домой, она воспитывает меня, внушает, как надо вести себя на уроке, я слушаю, киваю, а потом мы незаметно… даже не заметили как, очутились возле дверей ее квартиры. Ее мужа нет дома. Я не знаю, замужем ли она, но мне очень хочется, чтобы была, чтобы в этот вечер ее муж… ну, скажем, был в командировке… нет, лучше в бане, командировка слишком банально, и я совращаю ее… она отпирается, говорит: «Нет Саша, не надо», — а у самой грудь поднимается все выше и выше, дыхание учащается, она вся трепещет от желания согрешить со мной, и…

— А зачем, — перебил его Женя, и тон его был, при этом, до странного наивным.

— Как зачем! — в порыве воскликнул Черкасов. — Обладать развратной женщиной — пошло. Она должна быть невинной в своих чувствах, только тогда будет настоящая страсть, только тогда она будет страдать…

— Но зачем…

— А в этом и есть высшая степень наслаждения — осознание ею своего греха, тогда она будет вся в моей власти. Развратная женщина лишена глубоких чувств, для нее секс — всего лишь животное удовлетворение своей похоти, она не способна подарить мне себя всю — наоборот, она забирает все, что ей нужно у меня, а потом даже не вспомнит, как меня зовут.

— Ты говоришь так, словно у тебя уже была куча женщин, — завороженный мягким баритоном Черкасова, с придыханием произнес Женя.

— Да! У меня были сотни женщин, вот здесь, — Черкасов ткнул указательным пальцем в свой висок, — и я знаю, когда все случится по-настоящему, она будет восхищаться мною. Женщиной нужно обладать ; все другое хуже, чем мастурбация. Шлюхи — удел черни, которым важно лишь удовлетворение — как голод, — он замолчал.

— Обладать, — произнес он спустя некоторое время, произнес, как эхо, как отголосок давно владевшей им мечты. — Она стыдливо прячет взгляд, руки ее не находят себе места, она стыдится своей наготы, стыдится содеянного — как она могла! — согрешить, но назад пути нет — она моя; после она будет ненавидеть меня, ненавидеть за свою слабость, будет стараться забыть, но я всегда буду вставать перед ее глазами, когда она будет ложиться в постель со своим мужем, и всякий раз, когда его губы будут касаться ее губ, она будет чувствовать солено-горький вкус незабываемой, сводящей ее с ума измены — со мной. А-ах, — его аж передернуло от удовольствия при этой мысли.

— Ты опасный человек, — то ли шутя, то ли всерьез заметил Женя.

— Я всегда ощущал в себе Вронского, — не без гордости, довольно произнес Черкасов. — Только знаешь, — теперь тон его был больше озадаченным, — всегда думал, ведь я парень-то не худенький, а она-то, совсем куколка ведь, наверное, ей тяжело будет, когда я лягу на нее.

— Не знаю, — пожал плечами Женя.

— А я бы хотел узнать, и очень хотел бы ощутить женское тело, лежащее на мне, наверное, это чертовски приятно, когда на тебе лежит другое тело. Как ты думаешь?