Денис Коваленко - Татуированные макароны

Женя смотрел на требующего от него понимания Черкасова и… не понимал его! То есть он понимал, слыша и видя Сашу, что тот говорит полную бессмыслицу о бессмыслии; ум за разум мог зайти от такого — вот что Женя понимал.

— Я придумал! — гордо продолжал Черкасов. — Мы будем первыми, мы будем рушить этот мир, но рушить осмысленно — рушить во благо, не как эти замороченные чеченские террористы, а во благо — понимаешь ты меня? Понимаешь?!!! Я вижу, Женек. Ты же мне друг, ты единственный, кто меня понимает. Я придумал. Мы начнем сегодня же. И всякий раз будем говорить им , что наш поступок бессмысленен, но оттого мы его и совершаем, чтобы вы это поняли. Ты понимаешь меня? Ведь, правда, понимаешь? Мы начнем сегодня же. Сейчас же. Одевайся. Мы уходим.

Женя замотал головой.

— Никаких возражений! Я все придумал. Мы даже больше, чем анархисты, — говорил он, насильно натягивая на Женю куртку. — Анархисты отрицают все ради одного лишь отрицания. Помнишь — еще — «Отцы и дети» — этот нигилист Базаров. Так он действительно только мог базарить. Мы же будем душить, чтобы разбудить народ. Пошли, — Черкасов силой натянул на Женю туфли и выволок его из квартиры. Оказавшись на улице, Черкасов на минуту задумался: — Я знаю! — воскликнул он и, схватив Женю за рукав, поволок его из двора.

…Улица, на которой они сейчас стояли, была безлюдна; с одной стороны тянулись закрытые высокими и густыми тополями жилые пятиэтажки, с другой — гаражи и брошенный, полуразвалившийся двухэтажный дом, обнесенный кирпичным, с частыми проломами, забором. За гаражами виднелись какие-то склады, все это выглядело безлюдно и даже одиноко.

Войдя в заброшенный дом, Черкасов обследовал его и скоро вернулся. Женя безжизненным истуканом стоял посреди улицы. Ни одной машины не проехало, ни одного человека не прошло мимо.

— Грязноватенько, но вполне уютно, — рассеянно произнес Черкасов, изучающе всматриваясь в лицо Жени. — Иди за мной.

Заведя его в дом и усадив на груду гнилых досок, он приказал:

— Сиди здесь и без звука, — сказав, он вышел на улицу.

Точно паук в ожидании жертвы, сидел он в тени тополя, наблюдая за дорогой. Ждал он минут пятнадцать. За это время проехали две легковые машины; торопливо прошла женщина лет сорока, двое возбужденно о чем-то споривших мужчин вышли из дворов и направились в сторону остановки. Молодая девушка, хорошо одетая, свернула во двор. Черкасов ждал.

Она показалась со стороны остановки. Просто одетая, простоватый голубоглазый взгляд, белокурые жиденькие убранные в хвост волосы. На вид чуть больше тридцати. Шла неторопливо, о чем-то задумавшись, взгляд то и дело падал под ноги, рука часто поправляла так и норовившую сползти с плеча черную дерматиновую сумочку.

Она.

— Бог ты мой, я уже хотел кричать, звать на помощь.

Она вздрогнула.

Черкасов, с исказившимся в испуге лицом, жалобно заглядывал ей в глаза. Вид его был по-настоящему несчастен.

— У вас есть телефон? Нужно вызвать скорую, моя девушка… Там, — он указал за забор, — пошла по нужде… стало плохо, — негромко заикался он, неотрывно, словно гипнотизируя, заглядывая ей в глаза. — Ей плохо, нужна «скорая», — он готов был зарыдать.

— У меня нет телефона, — опомнилась она, но я… медсестра.

— Вас сам Бог привел! — Черкасов без проблем увлек ее за забор. — Она там, — говорил он, уже затаскивая ее в дом.

И вдруг она все поняла…

— Я не пойду с вами! — взвизгнув, она дернулась назад. Тут же Черкасов зажал ей горло и волоком втащил в дом.

Женя вздрогнул и от неожиданности соскочил с досок. Отшатнувшись к стене, он молча наблюдал — больше ничего. Без труда поставив ее на ноги, не отпуская горла, Черкасов сунул свое колено между ее ног. В свободной руке его оказался небольшой сувенирный выкидной ножичек. Щелчок — острое лезвие, все исчерченное косыми линиями графита, вырвалось наружу в сантиметре от ее глаз.

— Дернешься, выколю оба глаза, и потом визжи, ори — будешь всю жизнь слепая. — В подтверждение острие чуть ли не коснулось глазного яблока.

Она уже подняла руки, но от страха они тут же плетью упали, лишь кончики пальцев мелко подрагивали.

— Будешь вести себя хорошо — будешь с глазами. — Он освободил ее горло, предупредив: — Взвизгнешь, смотри.

Без движения стояла она прижатая к стене, никак не выказывая сопротивления, даже дыхание ее было тихим, почти безжизненным.

— Обними меня, — приказал Черкасов настойчиво и… нежно.

Она повиновалась.

— Мне убрать нож, или ты будешь глупить? — и вновь странная пугающая нежность.

Она задергала головой, точно в агонии, что означало ее согласие. Черкасов убрал нож.

— Поцелуй меня, — та же пугающая, жестокая нежность. И вновь она подчинилась.

Сняв с ее плеча сумочку, Черкасов отбросил ее. Отняв губы, он взял в ладони ее лицо — так, как берет в свои ладони лицо любимой безумно влюбленный юноша, чуть касаясь ее щек, словно боясь осквернить своими грубыми ладонями ее нежную кожу.

Она подчинялась ему во всем, точно кролик — удаву, и все это молча, чуть дыша.

— Я не чувствую тебя, — вдруг резко произнес он, я не слышу, как тебе хорошо.

— Я не могу, — впервые прошептала она. Страх и желание угодить — вот что было в этом шепоте.

— Ты должна стонать, искренне, фальшь я не потерплю… Ты поняла меня? — он буквально вошел в ее глаза своим острым, не терпящим неподчинения взглядом. Она сощурилась, как от яркого света, лицо ее сморщилось.

— Я попробую. Я буду стараться, — шептала она прерывисто, теперь всем телом помогая ему.

— Вот, умничка, — похвалил он ее и коснулся ладонью ее волос.

Не отводя взгляда, жадно смотрел Женя на эту… сцену… Насилия? Но это не было похоже на насилие. Она стонала, она целовала его, целовала жадно, ее руки, забравшись под его куртку, ласкали его спину… Два страстных любовника, не в силах сдержать себя, ворвавшиеся в первый попавшийся, скрытый от посторонних глаз угол, и предавшиеся скорой, не терпящей отлагательств, любви, — вот на что это было похоже. У Жени голова шла кругом…

Он снова услышал Черкасова: скоро задышав, он вдруг громко вздохнул и обмяк. Отстранившись, тяжело сопя, он оправился, причем взгляд его непрерывно следил за ней, все еще прижимавшейся к стене, и с тихим прежним испугом наблюдавшей за каждым его жестом.

— Мне было хорошо, — точно боясь вызвать его гнев, торопливо прошептала она, — я не притворялась, мне было хорошо, — просящая улыбка показалась на ее губах, — я пойду… мне правда было хорошо.

— Я не отпускал тебя, — ровным голосом ответил ей Черкасов.

— Но ведь мне было хорошо.

Жене показалось, что сейчас она закричит.

Мгновенно в руке Черкасова очутился нож. Щелчок — и лезвие с готовностью выскочило наружу.