Леван Хаиндрава - Очарованная даль

На самом же деле для русского молодого человека легко устроиться можно было только в полицию Международного сеттльмента или французской концессии на низшие должности, то есть занимать промежуточное положение между англичанами или французами, с одной стороны, и китайцами, индусами, вьетнамцами, с другой. На сеттльменте этот русский контингент при полиции назывался Русский полк, хотя насчитывал всего три роты, на французской концессии — Русский вспомогательный отряд. Русским молодым людям, во множестве прибывавшим в Шанхай из удушаемого японцами, совместно с их приспешниками, Харбина и других городов Маньчжурии, не знающим английского языка, не имеющим специальности, ничего не оставалось делать, как пополнять ряды Русского полка или вспомогательного отряда, во главе которых стояли бывшие царские офицеры. Эти люди старались утвердить в своих подчиненных монархический дух под сенью трехцветного знамени. Но так как уезжала из Харбина молодежь, настроенная антияпонски, хватившая лиха и от новых хозяев Маньчжурии и от собственных эмигрантских деятелей крайнего толка, то постепенно и полк, и отряд на концессии стали прибежищем молодежи, сперва неосознанно, а позднее все более и более осмысленно тянувшейся к родине и проникавшейся доверием к утвердившемуся в России строю. Особенно заметно это было в отряде при французской полиции, где и с самого начала не было никаких знамен и куда, поскольку французы в своих отношениях с японцами держались очень твердо, не допускались прояпонские элементы.

Валентин Морозов просил Гогу подыскать ему недорогую комнату и встретить на пристани.

«Ты понимаешь, Гога, — писал он, — ребят знакомых в Шанхай уехало много, но ничей адрес не знаю. А ты там — старожил, потому и морочу тебе голову. Уж не взыщи!»

Найти комнату на деле вышло совсем непросто. После разрушения японцами китайских районов, особенно северного — Чапея, население сеттльмента и французской концессии как минимум удвоилось, комнаты и квартиры резко подорожали, свободных почти не оставалось. Снять комнату было невозможно, приходилось как бы покупать, платя хозяину «деньги за ключ», что, конечно, таким людям, как Морозов, было не по карману. Потратив два дня на поиски, Гога махнул рукой на это дело и решил, что Валентин может остановиться на первых порах у него, благо хозяева не возражали и даже обещали поставить раскладную кровать. А потом Валентин осмотрится, познакомится с городом — сам поищет. На Вэйсайде — в восточной, более бедной части сеттльмента, может быть, и снимет. Но пусть решает сам.

Через две недели, получив телеграмму о дне прибытия, Гога поехал встречать старого приятеля. Та же пристань, то же помещение таможни, те же истошные крики рикш и кули, гудки автомобилей, та же суматоха узких улиц прибрежного района, только встречающих меньше, и толпа не так нарядна, как несколько лет тому назад, когда он сам впервые ступил на шанхайскую землю. Оно и неудивительно. Тогда с фешенебельных курортов — Циндао, Дайрена, Пей-тай-хо прибывала обеспеченная, отдохнувшая за летние месяцы публика, среди которой терялись озабоченные новички, менявшие местожительство и весь образ жизни. И тех беспечных, веселых дачников встречали радостные мужья, отцы и друзья. А сейчас и сезон не курортный, и обстановка не располагающая к беззаботности и веселью. Ехали те, кого события оторвали неожиданно от семей, или подобные Валентину, решившие искать счастье в иных широтах. Фактически это была новая волна русской эмиграции, на этот раз исход от японцев и всего, что с ними связано. И этому поколению русской эмиграции было суждено завершить полный круг скитаний, обретя в конце концов родину, утраченную не по своей вине.

Но в тот день, когда Гога встречал Валентина на пристани Хонкью-Уорф, о таком завершении жизненных блужданий если и думали, то лишь наиболее прозорливые. Большинство же просто плыло бездумно, куда нес их общий поток жизни.

Гога появился на причале, когда «Хотен-мару» уже пришвартовывался. Он сразу увидел приятеля, потому что Валентин отделился от сплошной шеренги приникших к борту пассажиров и стоял отдельно, несколько в стороне и на каком-то возвышении. Гога сложил руки рупором и громко позвал его. Тот услышал, поискал глазами и быстро нашел Гогу, усиленно размахивающего руками. Высадка и таможенный досмотр заняли немного времени, и приятели встретились у той самой двери, возле которой молодой таможенный офицер пожелал Гоге когда-то счастья. Где он теперь, этот стройный, красивый китаец? Сложил ли свою голову, защищая родной город, или по-прежнему роется в чужих чемоданах? Тут же упрекнув себя, Гога поправился: нет, нет, не надо, чтоб погиб, но чтоб был среди сражающихся — обязательно!

Гога и Валентин сели в такси и поехали на французскую концессию, тем же точно маршрутом, которым несколько лет тому назад везли самого Гогу Журавлевы и Кока. Теперь уже Гога обращал внимание Валентина на то, что считал достойным внимания. И при этом в голосе своем Гога уловил покровительственные нотки, с какими всегда говорит старожил с новоприезжим.

— Вот здесь будешь пока жить, — сказал Гога, вводя Валентина в свою небольшую комнату и с удовольствием убедившись, что хозяева даже превысили свое обещание: вместо раскладной кровати поставили еще одну тахту. Правда, стало тесновато, но это не беда. Все же лучше, чем укладывать гостя на походную койку.

— Ну, иди умывайся, — обратился Гога к Валентину. — Потом ужинать пойдем. Наверное, проголодался с дороги.

— Да нет, не особенно… — начал было тот, но сам же со смехом оборвал себя и признался, что да, голоден, как черт.

Гога рассмеялся:

— Я же знаю.

— В третьем классе кормили японской жратвой, — объяснял Валентин. — Что это за еда, сам знаешь. Пища святого Антония.

— Ну так давай, скорее управляйся. Я тоже проголодался.

Хотя Гоге это было совсем не по карману, он решил шикануть ради приезда приятеля и угостить его ужином в «Дидис», в самом центре Авеню Жоффр, недалеко от «Ренессанса».

За те два года, что Гога не видел Валентина, тот изменился мало, разве что раздался в плечах. В нем чувствовался уже зрелый мужчина, и сходство с сестрой стало меньше. Гоге хотелось узнать о ней, но он начал издали:

— Как мама, Валентин? Где она?

— Пока в Харбине осталась. Вот, даст бог, устроюсь — выпишу ее. В Харбине — тоска. Кто может — уезжает.

— Да, знаю. Здесь что ни день, кого-нибудь из харбинских ребят встречаешь.

— И как они тут? Что делают?

— Кому как повезет. Большинство в Русский полк идет или во вспомогательный отряд.

— Да, я об этом слышал, но мне неохота. Надо поискать что-нибудь интереснее.

— Конечно, надо. Только без английского языка здесь ни тпру ни ну. Как у тебя с ним?