Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Однажды, когда подходил уже час закрытия читального зала, Гога заметил сидевшего наискосок Вэй Лихуана, того самого студента-медика, с которым познакомился и разговорился во время ночного дежурства в госпитале. Они два-три раза встречались на территории университета, но только здоровались. Теперь же обоих потянуло друг к другу.

— Вы скоро заканчиваете? — шепотом, как только и разрешалось разговаривать в читальном зале, спросил Вэй.

Гога улыбнулся в знак приветствия, развел руками и показал на часы: и рад бы, мол, еще посидеть, да сами видите — четверть часа до закрытия зала. Вэй тоже улыбнулся и спросил:

— Вы один возвращаетесь?

— Да.

— По Рю Массне?

— Да.

— Тогда я вас подожду. Не возражаете?

— С удовольствием!

— Вы не торопитесь, — сказал Вэй Лихуан, видя, что Гога начал складывать книги и тетради. — Я вас дождусь там.

Когда Гога вышел в тускло освещенный вестибюль, в котором еженедельно вывешивались отметки, полученные студентами на зачетах, Вэй был не один, а, к удивлению Гоги, с его товарищем по футбольной команде Чжан Тайбином — высоким, красивым южанином, всегда одетым в европейский костюм и хорошо говорившим не только по-французски, но и по-английски. Гога не знал, на каком факультете учится Чжан. В команду тот пришел лишь в этом сезоне, а до того играл в «Тун-Хва» — лучшей китайской команде города. Своим приходом он заметно усилил нападение «Авроры». Все члены команды безоговорочно признавали его лучшим игроком, «звездой», но Чжан держался скромно, со всеми приветливо, хотя среди футболистов у него близких друзей, как заметил Гога, не было. Гога отнес это за счет того, что Чжан старше всех в команде и, вероятно, сохраняет дружеские отношения с игроками «Тун-Хва». Это было немного досадно, но обиды не вызывало. Гога и сам с восхищением думал о знаменитых футболистах, каждый выход которых на поле встречался бурными приветствиями толпы.

Увидев Гогу, Чжан издали дружески кивнул, а потом, на французский манер, обменялся с ним рукопожатием. Рука у него была тонкая, но крепкая.

— Вы являете собой пример величайшего усердия, — пошутил Чжан, произнося Гогину фамилию, как и все в университете, опять же на французский лад, то есть делая ударение на последнем слоге и вместо «в» выговаривая «ф».

Гога улыбнулся:

— Ничего не попишешь. Скоро экзамены.

Они вышли на улицу. В лицо им пахнуло сырой свежестью. Чуть накрапывал дождик, но было тепло — середина апреля.

Вначале разговор не складывался. Гога чувствовал себя несколько непривычно в компании двух китайцев не со своего факультета. То же самое, очевидно, испытывали Вэй и Чжан. Но постепенно языки развязались. Прямым толчком к этому послужило сообщение Гоги, что к нему недавно приехал с северо-востока приятель. Начиная фразу, Гога имел в виду сказать просто «из Харбина», но подумал, что его спутникам будет приятнее услышать из его уст не название города и конечно же не «Маньчжурия», как называли эту область Китая все иностранцы, слово, которое теперь, при обостренном национальном чувстве китайцев, ассоциировалось у них с ненавистным «Маньчжоу-го», а именно так, как говорили они сами: северо-восток, дун-бей.

Вэй и Чжан, конечно, заметили эту тонкость и оценили ее. Чжан Тайбин — уроженец Гонконга, хорошо овладевший родным языком только в Шанхае, куда несколько лет тому назад перебралась его семья, подумал: «А ведь Мышонок (так звали Вэй Лихуана его близкие друзья), пожалуй, прав. Этот иностранец относится к нам дружественно. Он может когда-нибудь пригодиться».

Вэй и Чжан были членами подпольной левой студенческой организации. Чжан Тайбин для того и поступил в «Аврору», чтоб помочь Вэю и еще нескольким его единомышленникам наладить работу среди студентов университета, считавшегося наименее политически активным.

— Что рассказывает ваш приятель о положении на северо-востоке? — спросил Чжан Тайбин.

Гога невесело пожал плечами:

— Японцы все к рукам прибирают. Устраиваются надолго.

— Да уж это так. Колонию создают, как в Корее.

— Вряд ли им это удастся, — волнуясь и потому начав заикаться, вступил в разговор Вэй Лихуан. — Им не одолеть Китай.

Гога тоже так считал, вернее — ему хотелось верить в это. Но пока японцы все продвигались вперед. Бои шли уже на ханькоуском направлении, центральное правительство эвакуировалось в Чунцин, западнее отступать было некуда. И это меньше чем за год войны! Непростительно. Не имеет права большой народ быть таким слабым — безотчетно повторил он про себя слова Коли Джавахадзе. И, как бы отвечая на собственные мысли, Гога заговорил, даже не особенно стараясь скрыть свое раздражение:

— Я все-таки не понимаю. Почему нельзя добиться, чтобы все ваши войска дрались так, как шанхайская армия или солдаты Ли Цзунжена и Тан Энпо?

— Ли Цзунжен и Тан Энпо — реакционеры, — сказал, как отрезал, Вэй Лихуан, не замечая, что слова эти никак не ответ на Гогин вопрос.

«Опять он за свое! — с досадой подумал Гога. — Неужели не понимает, что лишь в единстве их спасение?» Он хотел высказаться в этом духе, но снова заговорил Чжан. С улыбкой кивнув в сторону едва доходившего ему до плеча Вэя, он произнес:

— Вэй Лихуан — великий теоретик. С ним трудно спорить. Но жизнь иногда не укладывается в рамки теории, правда? — В этих словах явно слышался отголосок споров между друзьями.

Гога охотно согласился с Чжаном.

— Меня вот что интересует, мсье Горделов, — вернулся к интересующей его теме Чжан Тайбин, — Как у них отношения с СССР?

— Вы японцев имеете в виду?

— Да, конечно. Что в прессе пишут, я знаю. Но что известно тем, кто еще недавно жил на северо-востоке? Вашему приятелю, например?

— Там неспокойно, — ответил Гога, стараясь припомнить больше из того, что рассказывал Валентин. — На границе часто происходят столкновения.

— Да? — оживился Чжан. Вэй тоже поднял голову и, повернувшись в сторону Гоги, пристально вглядывался ему в лицо. Теперь они шли по Рю Лафайет — здесь было гораздо светлее.

— Да, — подтвердил Гога и не без гордости добавил, — и, знаете, японцам крепко достается.

— Вас это радует? — спросил Чжан не без удивления.

— Конечно!

— Но ведь вы, насколько я понимаю, из числа противников Советского Союза. Вы русский — белый?

— Я не сторонник большевиков… но и не противник, — ответил Гога неожиданно даже для самого себя и сам же удивился. Первый раз в жизни у него выговорились такие слова. Он задумался, проверяя себя. Что ж, все правильно, именно так он чувствует.

Китайцы удивленно молчали, и Гога решил, что необходимо объяснить им свою позицию. Он счел нужным начать с основного:

— Я ведь не русский, я грузин. Уроженец Кавказа, — добавил он, видя, что слово «грузин» мало что говорит его собеседникам. — И к тому же я не эмигрант. Мои родители живут в Харбине с начала века.